Сергей Горюнков - Закулисье пушкинских сказок

Между прочим, и «остров», по Далю, это не только возвышение суши над водой, но и вообще нечто иное по отношению к окружающей среде (плодородное место среди бесплодного, оазис, небольшой отдельный лес посреди безлесных равнин и т. п.). А ведь именно такой инаковостью по отношению ко всей остальной России и является, как известно, Петербург на протяжении всей своей последующей истории. К тому же данный пример из словаря В. И. Даля максимально соответствует как раз допетербургской лексической почве: «островами» в окрестностях Петербурга задолго до его основания назывались (причем как на русском, так и на финском языках) урочища, неразрывно связанные с сушей. Например, в новгородских писцовых книгах XVI в. «острова» – это чаще всего просто деревни бассейна Невы, а от финской топонимии того же времени до сих пор сохранились такие (восходящие к финскому «саари» – «остров») названия, как Белоостров (Валкасари), Царское (Сарское) село и др. 15.

Бросаются в глаза и некоторые другие совпадения деталей «Сказки о царе Салтане» с особенностями истории основания Петербурга. Так, при выходе Гвидона с матерью из бочки остров Буян описывается сказкой следующим образом: «Море синее кругом, Дуб зелёный над холмом». Спрашивается: откуда

здесь, в краю берёзы, ели и сосны, нехарактерный для данного климатического пояса дуб? Но оказывается, что «все острова, составляемые протоками Невы при её устьях, у новгородцев носили название “Фомени”, от испорченного финского слова “Tamminen” – “дубовый” <���…> В старину в здешних лесах дуб составлял редкость; на петербургских же островах он встречался во множестве, о чём свидетельствуют ещё до сего времени растущие на Елагином и Каменном островах пятисотлетние огромные дубы…» 16.

Или такая деталь, тоже относящаяся к моменту выхода князя с матерью из бочки: Гвидон убивает стрелой парящего в небе над Буяном коршуна. Эта деталь прямо соотносится с легендой об основании Петербурга. 16 мая 1703 г., при закладке памятного камня на острове, Пётр I вырезал из земли два куска дёрна, сложил их крестообразно и сказал: «Здесь быть городу». В это время в воздухе появился орел и стал парить над царём, сооружавшим из двух длинных тонких берёз, связанных верхушками, нечто вроде арки. Парящий в небе орёл спустился с высоты и сел на эту арку, а один из солдат снял его выстрелом из ружья. «Пётр был очень рад этому, видя в нём доброе предзнаменование, перевязал у орла ноги платком, посадил себе на руку и, сев на яхту с орлом в руке, отплыл к Канцам; в этот день все чины были пожалованы столом, веселье продолжалось до двух часов ночи, при пушечной пальбе» 17. Н. Анциферов так комментирует легенду: «Перед нами основатель города в понимании античной религии. Невольно вспоминается Ромул в момент основания Рима на Палатинском холме, когда 12 коршунов парило над его головою» 18.

Ещё один пример. Уже наутро следующего дня на острове Буяне сам собой возникает город:

И эта деталь целиком соотносима с историей Петербурга, строившегося «с такой быстротою, что скоро все совершенно кишело людьми <���…> местность необычайно быстро заселялась, и по числу домов и людей теперь едва ли уступит какому-либо германскому городу» 19. А вот еще: в городе на острове Буяне «изоб нет, везде палаты». Как тут не вспомнить о строжайших указах Петра I, направленных на усиленное снабжение новой российской столицы строительным камнем. В анонимной брошюре, изданной в Германии в самом начале XVII в. под названием «Краткое описание большого императорского города Санкт-Петербурга», говорится, что «дома в городе прежде были деревянными <���…> а теперь в большинстве своем каменные» 20. Или вот еще:

Тут уже просто неизбежна аналогия с заметками Пушкина к «Истории Петра Великого»: «Сенат и синод подносят ему (Петру I. – С. Г.) титул Отца Отечества, Всероссийского Императора и Петра Великого. Петр недолго церемонился и принял их» 21.

Наконец, и сама символика выхода из тесной и тёмной бочки на вольный простор острова Буяна тоже могла бы стать предметом самостоятельного (и далеко не простого) разговора, особенно в контексте известного высказывания Петра I: «Мы от тьмы к свету вышли…».

Исторические и географические привязки сюжета – это первый смысловой контур сказки, проливающий свет на её возможную скрытую двуплановость. Второй контур – это ролевые функции некоторых персонажей сказки, в которых легко узнаются «визитки» главных европейских держав предпушкинской и пушкинской поры. В самом деле: Ткачиха – это, вне всякого сомнения, Англия, «ткацкая мастерская всего мира», каковой она обычно изображается во всех изданиях всемирной истории (достаточно напомнить, что первый прибывший в Санкт-Петербург английский торговый корабль был нагружен исключительно полотном). Повариха – это, опять же вне всякого сомнения, Франция, слывшая в Европе XVII–XIX вв. законодательницей кулинарной моды и заполонившая «французскими поварами» (образ, известный и по русской классической литературе) весь цивилизованный мир того времени. А сватья баба Бабариха, конечно же, третья главная держава Европы XVII–XIX столетий – Священная Римская империя германской нации. Почему «сватья»? Потому что ядро империи – Австрийское владение Габсбургов – «соединилось в одно целое посредством ряда наследств и брачных договоров» 22, а его история – это история «сцепления разных выморочных имений, отдаваемых в приданое» 23. Известен был даже посвященный этому «ядру» латинский стих, так звучащий в переводе на русский: «Пускай другие воюют; ты же, блаженная Австрия, заключай браки» 24. Да и выбор имени – «Бабариха» – был, несомненно, продиктован его очевидным звуковым сходством с названием Баварии – страны, положившей историческое начало всей данной политической кристаллизации (выделением из Баварии в 1156 г. была впервые образована как самостоятельное герцогство и сама Австрия). Хотя само по себе имя «Бабариха» восходит к русской фольклорной традиции – оно заимствовано Пушкиным из опубликованного в 1818 г. сборника Кирши Данилова.