Владимир Колганов - Толсты́е: безвестные и знаменитые

Только после воцарения Елизаветы Петровны графский титул и имения были возвращены потомкам Петра Андреевича. Благодаря стараниям его внуков род Толстых разросся до невероятных размеров. К примеру, прадед Льва Николаевича произвёл на свет двадцать три ребенка, за что получил прозвище Большое Гнездо. Один из сыновей плодовитого помещика, Илья, благодаря женитьбе на княжне Горчаковой значительно разбогател – у него было больше двух тысяч десятин земли и дом с пятью флигелями в Полянах. Граф Илья Андреевич жил на широкую ногу, немало денег проигрывая в карты. В итоге он едва не обанкротился и вынужден был заложить имение. А Николаю Ильичу, отцу Льва Толстого достался графский титул, огромные долги и разорённое имение.

На первый взгляд, это вполне естественное желание для любого человека. Слава даёт ощущение того, что жизнь не напрасно прожита. Если же не удалось добиться славы, то есть эквивалентная замена – материальное вознаграждение за труд. Кому-то слава вовсе не нужна – он предпочтёт купаться в деньгах, поскольку ему достаточно признания своих достоинств лишь в узком кругу родственников и друзей. Но вот вопрос: могут ли слава и деньги стать основным стимулом для творчества писателя? Прискорбно, если это так, хотя с другой стороны – какие могут быть претензии, если в результате были созданы произведения, которые вполне заслуженно вызвали восторженные отзывы многочисленных читателей? Однако даже весьма успешный литератор не осмелится сказать, что он писал только ради денег, а если скажет, то звания «классика» ему не видать, как своих ушей.

Лев Николаевич Толстой, уже находясь в зените славы, пытался в меру сил сформулировать те принципы, которым следовал, взявшись за перо. Если поверить в искренность его «Исповеди», написанной в 1882 году, то вот с чего всё началось:

«Я с шестнадцати лет перестал <���…> верить в то, что мне было сообщено с детства, но я верил во что-то. Во что я верил, я никак бы не мог сказать <���…> Единственная истинная вера моя в то время была вера в совершенствование. Но в чём было совершенствование и какая была цель его, я бы не мог сказать».

Казалось бы, в 54 года есть все возможности для того, чтобы разобраться, как всё было, понять – что, как и почему. Но, видимо, со временем многое стирается в памяти, становится смутным и неясным. Впрочем, нельзя исключить и такой вариант: искреннее признание может не понравиться читателю, поэтому Толстой и пишет, что «не мог сказать». Самое время обратиться к дневнику писателя, где 17 апреля 1847 года появилась следующая запись:

«Начну ли я рассуждать глядя на природу, я вижу, что всё в ней постоянно развивается, и что каждая составная часть её способствует бессознательно развитию других частей. Человек же, как он есть, такая же часть природы, но одарённая сознанием, должен так же, как и другие части, сознательно употребляя свои душевные способности, стремиться к развитию всего существующего. <���…> Итак, я, кажется, без ошибки за цель моей жизни могу принять сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего».

Честно говоря, приятно читать подобные признания. Толстой хочет использовать свои способности для улучшения окружающего мира. Можно ли представить себе цель более достойную его фамилии и титула? Да что говорить, такую цель мог бы поставить перед собой любой человек, будь у него необходимые для этого возможности – например, талант в какой-то области, обширные знания, развитый интеллект, физическая сила или финансовые средства. Однако придётся начинать с воспитания характера:

«Пишу здесь некоторые правила, которые, как мне кажется, много мне помогут, ежели я буду им следовать: 1) Что́ назначено непременно исполнить, – то исполняй несмотря ни на что. 2) Что́ исполняешь, исполняй хорошо…»

Этим правилам в дневнике Толстого посвящено несколько страниц. Чего там только нет: и «правила развития воли телесной», и «правила для развития воли чувственной», а также правила «для развития воли разумной», «для развития памяти», «для развития умственных способностей», «для развития чувства любви» и т.д. Кроме того, Толстой пытается описывать собственное состояние и впечатления от событий, происходящих в его ближайшем окружении.

Борис Эйхенбаум в книге «Молодой Толстой», изданной в 1922 году, так понял цель этих занятий:

«Оставляя в стороне чисто-психологическую сторону вопроса, <���…> можно сказать, что эти годы – не столько работа над миросозерцанием, сколько над методологией самонаблюдения, как подготовительной ступени к художественному творчеству».

На самом деле, всё дело именно в психологии, а подготовка к творческому труду здесь явно ни при чём – в отличие от Фёдора Достоевского в юные годы Толстой не высказывал желания стать литератором. Лёва рано потерял родителей, а родная тётка, взявшая его на воспитание, не годилась на роль советника, наставника. Поэтому во всём пришлось разбираться самому, но прежде всего – попытаться следовать строгим правилам, разработанным самостоятельно. Будь жив его отец, всё могло быть по-другому.

Однако поначалу Толстой не помышлял о самосовершенствовании – отпрыску знатного семейства полагалось получить образование, и в 1844 году он поступил в Императорский Казанский университет. Увы, то ли университетский курс оказался ему не по зубам, то ли не хватало прилежания, но за два года с грехом пополам освоив программу первого курса, он бросил учёбу весной 1847 года. Что же случилось?

Можно предположить, что юный граф не мог смириться с тем, что он не первый по успеваемости среди студентов не столь высокого происхождения, как у него. Более подходящим местом для получения образования был бы для него московский Императорский лицей, основанный в память Цесаревича Николая, старшего сына Александра II. Дети из знатных семей, окончившие это привилегированное учебное заведение, получали те же права, что и выпускники университета: при поступлении на государственную службу им присваивались чины от коллежского регистратора до коллежского секретаря. Но так уж распорядилась тётушка, Пелагея Ильинична Толстая, дочь казанского губернатора, взявшая на попечение пятерых детей, оставшихся сиротами после смерти её брата, Николая Ильича. И всё же – зачем нужно было уходить из университета? Помимо образования, учёба даёт возможность общения с интересными людьми, а Казанский университет славился в то время своими преподавателями и выпускниками.

Причину отказа от продолжения учёбы узнаём, прочитав дневник Толстого. Первая запись, сделанная 17 марта 1847 года, гласит:

«Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику, и вот шесть дней, как я почти доволен собою. Les petites causes produisent de grands effets [маленькие причины приводят к серьёзным последствиям]. Я получил Гаонарею [гонорею] <���…> от того, от чего она обыкновенно получается; и это пустое обстоятельство дало мне толчок, от которого я стал на ту ступень, на которой я уже давно поставил ногу».