Юрий Никишов - Любовные истории, пережитые и придуманные Пушкиным

Встречно к этим трудностям плюсуется субъективный фактор восприятия. Практически невозможно создать «непредвзятое» исследование: опыт исследователя, его образование, эрудиция, круг интересов, вкус, гражданская позиция – все это и создает неизбежное «пред»«взятия». Мудро рассудил М. Л. Гаспаров: «Филология трудна не тем, что она требует изучать чужие системы ценностей, а тем, что она велит нам откладывать на время в сторону свою собственную систему ценностей. Прочитать все книги, которые читал или мог читать Пушкин, трудно, но возможно; забыть (хотя бы на время) все книги, которых Пушкин не читал, а мы читали, неизмеримо труднее» [5] Гаспаров М. Филология как нравственность // Литературное обозрение. 1979. № 10. С. 26–27. .

В силу этого все-таки важна установка: читать текст, а не вчитывать в него нечто со стороны. Не будем подражать влюбленному Онегину, когда он «меж печатными строками / Читал духовными глазами / Другие строки». Но и тут есть диалектическая связка: художник, нуждаясь в активности читательского восприятия, какие-то существенные вопросы оставляет для решения читателю. Пушкин в полемике по поводу концовки «Кавказского пленника» писал Вяземскому: «не надобно всё высказывать – это есть тайна занимательности».

Как решать такие трудные задачи? Вот, например, конкретная. В петербургские годы поэт участвовал в деятельности «Зеленой лампы». В XIX веке это общество воспринималось оргаистическим. В советском пушкиноведении сложилась устойчивая традиция закрывать глаза на вакхические и амурные интересы молодежи и полагать «Зеленую лампу» (хотя бы к концу ее истории) легальным филиалом тайных декабристских обществ. Я не буду входить в детальное обсуждение этой проблемы: в плане предпринятого исследования достаточно одного источника – пушкинской стихотворной мемуаристики. Попутно замечу: если в методологическом отношении использование историко-биографического комментария для понимания художественного текста – дело обычное, то почему бы не попробовать движение в обратном направлении, используя тексты произведений для осмысления общественного явления?

Вполне естественно: пушкинские оценки контрастны.

В этом послании, автограф которого сохранился именно в бумагах «Зеленой лампы», находим знаковое сочетание: любовь, свобода, вино. Нет надобности преуменьшать значение слова «свобода» (особенно в сочетании со словом «надежда», а это смысл цвета зеленой лампы, давшей название обществу). И все же явствен акцент (особенно в контексте всего стихотворения, где и любви находится более точный синоним – сладострастье).

Подобный образ жизни в обществе осуждается, причем необязательно заведомыми консерваторами, с чьим мнением зазорно считаться. Интересна попытка Пушкина защитить исповедуемый образ жизни в «Послании к кн. Горчакову»: плотское уводится в тень, а на первый план выдвигается духовное.

Адресат образ жизни поэта осуждает:

Поэт упрям: свой выбор он делает решительно и осмысленно:

Большой свет поэт знает не понаслышке, он прельщался его «суетой»:

«Послание к кн. Горчакову», как и послание «Всеволожскому», дает весьма резкую сатирическую картину нравов светского общества.

От бездушности этого лишенного естественности образа жизни и становится заслоном дружба «младых повес»:

Когда поэт неприязненно воспринимает «политики смешное лепетанье», его порыв понятен: он имеет в виду политиканство. Возможной альтернативой политической игре мог быть интерес к подлинной политике. Но отказ от «придворного кривлянья» вероятнее означает и отказ от политики вообще, альтернатива указана четко – «свобода», и значит это слово нечто иное, чем в восклицании «пока свободою горим…»

Динамична пушкинская формула – «любовь, свобода, вино». Разные она включает понятия; им привычнее контрастировать – у Пушкина они мирно уживаются. Пойдет крен в одну сторону – напоминает о себе другая. Как не отдать должное факту, что в ссылке, в 1821 году, Пушкин начинает послание «Зеленой лампе» – «В кругу семей, в пирах счастливых…» Себя поэт именует «певец любви», «певец свободы и вина»: то же сочетание, что и в послании Юрьеву, только расчлененное на две части. Пушкин остро ощущает, что времена переменились: для него, изгнанника, особенно, но и для всех:

Тем дороже становятся воспоминания.

Опять уравниваются оксюморонно-несоединимые понятия, но в целом акценты меняются, и на первый план выходит духовное содержание дружеского общения. Значение стихотворений-воспоминаний тем основательнее, что на всех друзей юности, за исключением малого числа избранных, легла тень потрясения весны 1820 года: тут дело не в личной вине былых друзей перед поэтом, но в ощущении добровольного разрыва поэта со всем обществом и в строгой переоценке ценностей.

Отречение элегии подразумевает прежде всего друзей по «Зеленой лампе». Формулу из элегии вполне адресно Пушкин неоднократно использует в своих письмах. Мотив отречения от былых друзей устойчив: