Виктор Боченков - По голгофским русским пригоркам. Статьи о писателях

В 1986 году, обобщая всё написанное по этой теме, питерский историк и археограф Николай Юрьевич Бубнов предпринял попытку обосновать мысль о том, что окончательный разрыв Ломоносова со старообрядцами произошёл уже в Москве, что именно выговские жители снарядили его учиться, надеясь, что светское образование не повредит, как не повредило оно Андрею Денисову, а, напротив, даст им ещё одного незаменимого человека. «Не будет слишком смело предположить, что “впавший в жестокий раскол” молодой Ломоносов был рекомендован и послан своими новыми друзьями-старообрядцами на учёбу в заиконоспасские школы с тем, чтобы по возвращении на родину во всеоружии знаний войти в число руководителей местного старообрядчества. Такое предположение помогает удовлетворительно объяснить уклонение юного Михайлы от церковного брака (федосеевцы, как известно, отвергали институт брака), добровольный уход с родины без родительского благословения и нужных документов. Вполне вероятно также, что старообрядцы снабдили посланного ими на учебу юношу не только деньгами на первое время жизни в Москве, но и фальшивыми документами, позволившими ему выдать себя за поповского сына или даже за дворянина» 11 11 Бубнов Н.Ю . Ломоносов: первые шаги в науку // Ломоносов и книга: Сб. научных трудов. Л., 1986. С. 33. .

Но, как часто бывает, «что-то пошло не так». Ломоносов не вернулся назад. Всё, что связано со старообрядчеством, он старательно скрывал, как будто вымарывая этот короткий период в пару лет из биографии, чтобы и следа не осталось.

Отроческие годы русского учёного в Выговском монастыре отображены в романе М.К. Попова «Ломоносов: Поступь Титана» («Роман-газета», №19 за 2011 год). С первых строк здесь появляется белица, которая тонкой кисточкой рисует что-то «разноцветной вапой» (краской) на листе пергамина. «Лицо её по брови повязано льняным повойником». Повойник, как правило, носили замужние женщины, это шапочка, «повязать» её «по брови» невозможно, можно только надеть. Иногда повойник подвязывается сзади двумя лентами, которых не видно из-под платка. В мужской Выговский монастырь был категорически запрещён вход женщинам, и каким бы исключительным художественным даром эта белица ни обладала, она могла бы сюда прийти разве что для свидания с братом или отцом. Поморскую орнаментальную заставку сделал бы любой инок, труженик выгорецкого скриптория… У юного Михайлы в романе губа отнюдь не дура: он так возле этой белицы и вертится, растирает краски, сам пытается листочек разрисовать. А едва оказавшись за стенами монастыря, собирая с Офонасием «красовитые камушки» для получения краски, гоняется за голой саамкой, ломая кусты, «ровно топтыгин». Малый он уже опытный, «девок деревенских, бывало, щупал, и они валяли его». Но сюжет в итоге сводится к глупой современной песне: «А когда я её обнимаю, всё равно о тебе вспоминаю». Всё Текуса, та самая белица, ему мерещится. А её, как выясняется после возвращения в монастырь, подальше на Лексу отправили, «доступ туда особам другого пола заказан, и пути назад оттуда нет» (это почему же?). Тут как на грех ещё лубок подвернулся Ломоносову на глаза: картинка, как мыши кота хоронят, с намёком на Петра Первого. Кот, понятно, император. И Михайла вскипел: лист разорвал, ругаться стал, да дёру из монастыря.

И всё то ли из-за бабы, то ли из-за кота – поди разбери.

Хорош у нас «титан»! За девками гоняться – нормально. Но «срамная» картинка вызывает приступ такой бешеной ярости, что Ломоносов бежит прочь сломя голову. Лишь под конец первой главы мы узнаём, что Выговский монастырь – «раскольный». Если кто не в курсе, не поймет. И уж если придавать такое внимание словесному узорочью – «синь-лазорь», «черниловка», «вапа», «закодолить», «блазниться», «лепо», «потай», «зеленастей» (вместо «зеленее») и пр. – не худо бы помнить, что не говорят старообрядцы «Псалтирь», а только «Псалтырь», и иного не принято… К примеру, Фёдор Гладков уж на что коммунист-атеист, но это знает, у него и в «Повести о детстве» и в «Вольнице» это слово всегда одинаково через «ы» пишется. Сразу видно, из староверческой семьи вышел человек. Странно или нет, но и корректоры это не правят.

Молодой Ломоносов предстает в странном, искорёженном водевильном виде. Это похотливый юнец, а не будущий учёный, которого вынудил оставить монастырь случайный импульсивный поступок. Культурное, экономическое, духовное значение Выга для Поморья и вовсе прошло мимо автора, характеры выговских насельников не заинтересовали, само пребывание Ломоносова здесь не оказывает никакого влияния на его становление. Ну, разве что тут, на Выге, впервые заинтересовали его минералогия и живопись… Через несколько страниц он точно также будет «строить куры» фройлен Лизхен в Марбурге. О выговской белице уж не осталось и памяти.

В такого рода прозе нет или же не достает главного, ради чего она в общем-то и пишется, нет анализа жизни, минувшей или настоящей, и человеческих отношений. Нет того русского характера, который, не гнушаясь, не отбрасывая впитанный с детства, с отрочества, с коротких монастырских лет тот самый «подкопытный» язык, затем вплетает его в собственную теорию «трёх штилей», берёт свободно и властно «немецкого малость», осваивает европейскую учёность и остаётся самим собой, нет анализа, какими силами, благодаря чему это поморскому юноше удаётся…

В нижегородском журнале «Старообрядец» за 1907 год в апрельском, четвертом, номере появилось любительское стихотворение Петра Ивановича Власова. Кто он такой, скажу чуть ниже. Оно было приурочено к 225-й годовщине гибели Аввакума.

В 1932 году небольшой листок бумаги со столбиком этих четверостиший будет изъят сотрудниками ОГПУ при обыске у старообрядческого епископа Викентия (Никитина). Имя автора не всплывет. Его забыли. Стихотворение стало песней. Рукопись, с которой довелось мне ознакомиться несколько лет назад, отличается от опубликованного текста, но не слишком сильно: «он страдал» вместе «он погиб», «могучею речью язвил» вместо «разбил». Это естественно: авторское стихотворение перешло в область фольклора, а фольклор вариативен. Последние две строки в каждой строфе должны повторяться два раза, в рукописном тексте сделана соответствующая пометка. Эти стихи пели.