Виктор Боченков - По голгофским русским пригоркам. Статьи о писателях

Соломида опирается на очень «простую» житейскую философию. «Нет греха спать со своим мужиком. Грешно прелюбы творить да в страстные дни сходиться, а в остатнее время божий мир любовью держится. Всё божьим словом да верой держится. Божьим словом людей на ноги ставят, со смертного одра поднимают». «Молитва – первое дело. Изо всех работ работа. Сила да разум каждый день человеку нужны, а без молитвы откуль их взять». У неё одно желание и одна просьба к Богу – чтобы не дал умереть «с коростой клеветы бесовской». Икотницы перед смертью целыми днями кричат. Она же отошла тихо, на глазах у знакомых старух. «Святая меж нас жила», только тогда поняли они…

Долг памяти ведёт рассказчика на могилу Соломиды в Койде. «…И я долго стоял у песчаной могилы со свежим, ещё не обветренным сосновым столбиком, на котором не было ни единой буквы, ни единого знака». Но только ли долг памяти? Кроме него – что-то ещё иное, святое и невыразимое…

В 1914 году во втором, январском, номере старообрядческий журнал «Церковь» напечатал заметку об этом селе. Минувшим летом на здешний храм подняли кресты, совершили по этому случаю молебен. «Народу на торжестве было очень много, особенно никониан, которые очень интересовались как службой, так и чином поднятия крестов». В Койду приехал из Нижегородской губернии овдовевший священник Хрисанф Кардюков. Журнал опубликовал его портрет. На нём мужчина в подряснике лет пятидесяти с длинным волосами, падающими на плечи, расчесанными прямым пробором по центру, с не очень длинной черной бородой, высоким лбом. Черты лица немного грубые, я бы сказал, крестьянские, без семинарского лоска. Пройдёт пятьдесят лет, в Койде будет жить Соломида и её сверстницы, а потомки разъедутся по городам. Но и ныне старинное это село на берегу Мезенского залива не исчезло с карт, и всезнающий интернет говорит, что по переписи 2010 года здесь живут 427 человек…

Может быть, когда-то соберусь и напишу, а нет, пусть напишет кто-то другой, на одну тему, которая лишь на первый взгляд необычна и даже странна для литературоведческого исследования: описание могил в прозе Фёдора Абрамова и, если чуть шире, похорон. На могилу имеет право любой человек, будь он хоть последним мерзавцем на земле… Перед этим холмиком всегда совершается у писателя непростая нравственная работа – раздумье, покаяние, оценка прожитого и передуманного.

Если нет этого труда, упоминание, описание с короткими и меткими «говорящими» деталями даётся вскользь. «Алька заколотила дом на задворках, возложила прощальные венки с яркими бумажными цветами на могилы отца и матери и к вечеру уже тряслась в районном автобусе. Ей не хотелось упустить весёлое и выгодное место на пароходе» («Пелагея»). Бумажные цветы, знак непрочности семейных отношений и поколений, равнодушия… Но как прочны старообрядческие голбцы, напоминающие дохристианское капище, которые стали появляться ещё в военную пору возле северных деревень, – стихия народной памяти! «Местные безбожники, конечно, не дремали – беспощадно вырубали “моленные” кресты. Но разве вырубишь лес?»

В одиночку в течение сорока лет осушал болото Сила Иванович – чтобы жила деревня, где он родился («Сказание о великом коммунаре»). О нём осталась память. А могила затерялась… Снова рассказчик ищет её. «Долго мы с Санниковым бродили по кладбищу, побывали у каждого столбика, у каждой пирамидки и не нашли, не нашли…» Тихий и незаметный, терпеливый абрамовский праведник – особый тип русского человека. Особый тип русской светской святости – без попов, без церкви, порой и без креста. «Батюшко, бывало, всё стращал: прокляну тебя, еретика. А ему и дела мало: я, говорит, лопатой крещусь каждый день с утра до вечера. Вот моя молитва Богу».

Дело, свершенное для других людей.

Рассказ «Могила на крутояре» целиком посвящен детским впечатлениям от сельского кладбища и бывшим партизанам, которые давно упокоились тут, среди берёз и сосен, под красными звёздами на неброских памятниках, под музыку «Интернационала». Герой перебирает в памяти воспоминания об этих людях, как они жили, что ценили… Абрамов писал рассказ с перерывами с 1963 по 1968 год. Эти даты стоят внизу под последней строкой. Восемь книжных страниц. И пять лет работы. На такое способен только большой писатель. Потому что здесь предельно сжато требуется рассказать о нескольких поколениях, провести «экспертизу» тех ценностей, во имя которых они умирали, свести лицом к лицу прадедов, отцов и детей. Да где ж произойдёт такая встреча, как не на кладбище, – так, увы, устроена жизнь. На нескольких страницах пишется огромное полотно. Живописец должен отойти от картины, взглянуть на неё издалека, а писатель – отложить лист и заново пережить, заново переосмыслить в душе то, что хотел доверить читателю, иначе трудно будет отточить слово… Как говорил сам Абрамов, «написал страничку за день, потом прочёл, перечеркнул эту страничку и счастлив: хорошо поработалось».

И есть могила у Ивана Лукашина, и нет. Он, председатель колхоза, в «Путях-перепутьях» отдал часть запасов зерна, чтобы рассчитаться с рабочими, строившими коровник. Это было запрещено. Его посадили. Перед самым освобождением он погиб в лагере от руки бандитов. Его жена Анфиса Петровна поставила в память о нём пирамидку из нержавейки с выпуклой пятиконечной звездой. Самое обычное надгробие, каких много на пекашинском кладбище. Фамилия, имя, отчество, годы жизни, по которым несложно вычислить возраст, – ровно пятьдесят лет. «Везде земля одинакова, везде от нашего брата ничего не останется, а тут хоть когда она сходит, поговорит с ним, горе выплачет. В городах памятники ставят, а Иван Дмитриевич не заслужил? Признано: зазря пострадал…» Это говорит в «Доме» Лиза Пряслина.

«У давно осевших и давно затравеневших могилок Степана Андреяновича и Макаровны Лиза стояла молча, с виновато опущенной головой. В прошлом году какие-то волосатые дикари из города, туристами называются, ослепили на них столбики – с мясом выдрали медные позеленелые крестики, и она до сих пор не собралась со временем, чтобы вернуть им былой вид» («Дом»). История этих людей разворачивается ещё с третьей главы «Братьев и сестёр», когда они получают похоронку. Всё то немалое добро, что Степан Андреянович Ставров годами берёг в надежде, что сын вернётся с войны и займётся личным хозяйством, он передал потом для нужд фронта, когда получил скорбное известие. Лиза вышла замуж за их внука, ловкача и бесстыдника Егоршу. О нём чуть дальше.

В романе «Две зимы и три лета» есть эпизод, когда в числе немногих вернувшихся с фронта пекашинцев приходит в село Тимофей Лобанов: три брата у него погибли, он же всю войну в плену «провоевал». По закону о трудовой повинности он должен отправиться на вырубку леса. Он осознаёт, что серьёзно болен, но местная фельдшерица никакого диагноза поставить не может и не даёт направления в районную больницу. Нет оснований. Михаил Пряслин грубо оскорбил его, а когда Тимофей уехал самовольно, донёс. И вроде он прав. «Что бы мне сказал отец, ежели бы я всякого изменника по головке гладил?» Отец у Пряслина погиб, Тимофей вернулся…