Александр Ужанков - О специфике развития русской литературы XI – первой трети XVIII века: Стадии и формации

Прежде была совершенно иная установка, выраженная в словах старцев преподобному Епифанию Премудрому: «Яко же бо нелепо и не подобает житиа нечестивых пытати и писати, сице не подобает житиа святых мужъ оставляти, и не писати и млъчанию предати, и в забытие положити». [241]Но эти изменения в отношении к предмету изображения касаются мирской литературы, пребывающей в стадии становления. В творчестве агиографа сохраняется прежний подход, ибо говорит он о следовании святым путем Христовым, то есть об Истине.

Так, только по принуждению архиепископа Геннадия, то есть по послушанию, отец Досифей берется за «Житие преподобных Зосимы и Савватия Соловецких», о чем он дважды сообщает: «Ведомо вамъ буди о семъ, понужену ми сущу архиепископом новгородским Геннадиемъ, по летехъ же некыхъ и азъ понудихъ себе на дело се». [242]Ниже еще раз говорится об этом. Интересна и еще одна деталь – о привлечении к написанию жития соловецких святых и митрополита Спиридона и оценка его участия архиепископом Геннадием, переданная отцом Досифеем: «Сия же везохъ ко архиепископу Геннадию, онъ же почетъ и похвали зело, и начать блажити мя, глаголя: «Како ты, брате, селико имый разума, и отрицаешися святыхъ жития писати? Се воистину добро!» И рекохъ ему: «Прости мя, владыко святыи, не мое се творение!» И поведахъ вся по ряду, како и от кого сотворена суть. Онъ же рече ми: «Благословенъ ты от Бога, чадо, яко такова благоразумна мужа обрете! Сий человекъ в нынешняя роды беаше столпъ церковныи, понеже измлада извыче Священная Писания, и чюденъ бяше старець житиемъ … "». [243]

По сути, в его собственном житии и творении митрополита Спиридона нашло, по-прежнему, отражение синергии творчества. Она присуща духовным писателям.

Предшествующую традицию «творческого сослужения Творцу» выражает виленский проповедник Стефан Зизаний: «Абысмо не показали свои слова, кажучи в церкви. Если свои мовлю, нашто ж мовлю, а если Божии оповедаю, то от Духа Святаго ознаймую, – приймите тую науку». [244]

Одной из центральных тем в литературе остается тема конца Света и Страшного суда. По истечении 7000 лет по сотворению мира его конец не наступил, как ожидалось (в 1492 г.), и была предпринята попытка по-новому осмыслить историю человечества. Так в первой трети XVI века появилась эсхатологическая теория «Москва – Третий Рим», высказанная впервые старцем Псковского Елеазарова монастыря Филофеем в посланиях к Мисюрю Мунехину и князю Василию III: «Блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианския црьства снидошас въ твое едино, яко два Рима (Рим и Константинополь, официально названный на II-м Вселенском соборе вторым Римом. – А. У.) падоша, а третей (Москва. – А. У.) стоит, а четвертому не быти». [245]

Первые предпосылки понимания русской истории как предопределенной свыше и назначения Руси – России как хранительницы Православия до конца Света начали складываться уже в первой половине XI века. Они были высказаны Иларионом Киевским в «Слове о Законе и Благодати», в котором Киев сравнивался с Константинополем. «Новым градом Константина» назвал Москву митрополит Зосима в 1492 г. в новом расчете пасхалий. О том, что в Русской земле просияет третий Рим, сообщает и «Повесть о новгородском белом клобуке», написанная в конце XV века. Тема эта найдет продолжение в «Послании о Мономаховом венце» Спиридона-Саввы и «Сказании о князьях Владимирских», в которых будут отстаиваться идеи преемственности царской власти на Руси от византийских императоров (Константина Мономаха) и происхождения русских государей от самого императора Августа, во времена которого было Рождество Христово.

Конец XV века и век XVI – это расцвет публицистики в древнерусской литературе. Все отчетливее стала проявляться в ней вера в разум, в убеждающую силу слова, характерная для европейского Возрождения XVI века. От сочинения к сочинению (не только в публицистических, но и в исторических) все настойчивее утверждалась идея возможности организации общества на разумных началах, высказывались суждения о долге царя перед своими подданными, о служении государства интересам народа и многое другое (Иван Пересветов, Максим Грек, Ермолай-Еразм).

Под этим натиском веры в разум в мирскую литературу все более проникает прагматизм во взглядах на историю и человеческую жизнь, вытесняя постепенно теологический взгляд на общество. Иван Пересветов в своих сочинениях старается не прибегать к подкреплению собственных рассуждений богословскими аргументами, но часто ссылается на естественные законы природы, предлагая следовать им в устройстве государства, и сам разрабатывает проекты, адресуя их царю («Большая челобитная», «Сказание о Магмете», «Сказание о царе Константине»). Писатели добились раскрепощения слова, публичной возможности обращаться к царю с советами и проектами реформ.

В этот период так много спорят, что даже царь Иван Грозный вступил в полемику со своими противниками, и прежде всего, с князем Курбским. Спор шел по вопросу о богоданности и пределах царской власти.

Публицистика вытеснила из повествовательной литературы беллетристику. Вот почему XVI век беден на сюжетные повести. Можно назвать только одну, вышедшую из-под пера уже упоминаемого писателя-публициста Ермолая-Еразма, – «Повесть о житии Петра и Февронии Муромских». [246]

Она совершенно не соответствует византийскому житийному канону и не была включена в Великие Четьи Минеи, к работе над которыми привлек Ермолая-Еразма митрополит Макарий. Однако после общерусской канонизации в XVI в. князя Петра (в монашестве Давида) и княгини Февронии (при постриге Ефросинии) Муромских «Повесть» стала очень популярной.

Обычно «Повесть о житии Петра и Февронии Муромских» называют повествованием о любви, однако это слово ни разу не сказано еегероями по отношению друг к другу. В чем же выражается эта таинственная любовь?

Во вступлении к повести содержится характерное для древнерусских творений обращение к Богу-Отцу, а вот похвала Святой Троице обретает особое значение, поскольку Бог «создал человека по Своему Образу и по подобию Своему трехсолнечного Божества тричастное даровал ему: ум, слово и дух живой. И пребывает в людях ум, как Отец слова; слово же исходит от него, как Сын посылаемый; на нем же почивает Святой Дух, поскольку у каждого человека слово без духа из уст исходить не может, но дух со словом исходит; ум же начальствует».

Как в Троице первенствует Бог Отец, пославший Святой Дух на сошедшего по Его воле в мир дольний Сына, так в человеке главенствует ум – духовная сущность, управляющая словом и духом. Поскольку душа пребывает в сердце, то и ум пребывает в нем.