Лев Успенский - По закону буквы

Англичане, конечно, как и всегда, удивляют мир орфографической находчивостью. У них буква U произносится порою как « йу » — так, скажем, слово modul — «модуль» читается у них как « модйул ». А « у » можно в Англии выразить либо через OO — moon — луна, а порой как OU — mousse — мусс.

Английская орфография говорит сама за себя!

Эту историю я рассказываю не в первый раз: мне она доставляет удовольствие.

Мало сказать «удовольствие». Именно потому, что она случилась в 1927 году, я в 70-х годах являюсь писателем, пишущим о языке. Как так?

В конце 20-х годов мы с приятелем вздумали написать авантюрный роман. Чтобы заинтересовать читателей, мы придумали ввести в него «зашифрованное письмо». Ввести так, чтобы оно было и зашифровано и расшифровано «у всех на глазах»: уж чего увлекательнее!

Письмо было написано: враги СССР, пробравшиеся из-за границы, извещали в нем друг друга, что надлежит уничтожить в пух и в прах три важнейшие отрасли хозяйства СССР: уголь, транспорт и нефть. Это-то письмо и надо было зашифровать.

Я шифровать не умел, но мой друг делал это великолепно. Он предложил метод, при котором текст зашифровывается при помощи шахматной доски и заранее выбранной всем хорошо известной книги. Всюду легко добываемой.

Допустим, вы выбрали бы Ломоносова, «Га и глаголь», и зашифровали свою записку по нему. Где нашел бы расшифровщик собрание сочинений Ломоносова?

А стихи Пушкина всегда легко достать. Мы выбрали средней известности стихотворение: балладу «Русалка». Не пьесу, а балладу, имейте в виду…

Мой друг, мастер шифрованья, взял у меня старенький, еще дореволюционный томик Пушкина и отправился домой с тем, чтобы к утру по телефону продиктовать результат.

Но позвонил он мне еще тем же вечером. «Да, видишь, Лева, какая чепуха… Не шифруется по этим стихам… Ну, слово «нефть» не шифруется: в «Русалке» нет буквы «эф»… Как быть?

— Подумаешь, проблема! — легкомысленно ответил я. — Да возьми любое другое стихотворение, «Песнь о вещем Олеге», и валяй…

Мы повесили трубки. Но назавтра он позвонил мне ни свет ни заря:

— Лёва, знаешь, в «Песни о вещем…» тоже нет «эф»…

— Ни одного? — удивился я.

— Ни единственного! — не без злорадства ответил он. — Что предлагаешь делать?

— Ну я не знаю… У тебя какие-нибудь поэты есть? Лермонтов? Крылов? Ну возьми «Когда волнуется…». Или «Ворона и лисица»… Нам-то не всё ли равно?

В трубке щёлкнуло, но ненадолго. Через час я уже знал; ни в «Желтеющей ниве», ни в «Вороне взгромоздясь» букву Ф найти не удавалось…

Вчера можно было еще допустить, что Пушкин страдал странной болезнью — «эф-фобией». Сегодня обнаружилось, что и прочие поэты первой половины XIX века были заражены ею…

Не представляя себе, чем это можно объяснить, я все же сказал:

— Знаешь, возьмем вещь покрупнее… Ну хоть «Полтаву», что ли?

Там-то уж наверняка тысяч тридцать-сорок букв есть. При таком множестве весь алфавит должен обнаружиться…

Мой покладистый шифровальщик согласился. Но через три дня он же позвонил мне уже на грани отчаяния: в большой поэме, занимавшей в моем однотомнике пятнадцать страниц в два столбца, страниц большого формата, ни одной буквы Ф он не нашёл.

Признаюсь, говоря словами классиков: «Пришибло старика!», хотя мне и было тогда всего 27 лет.

Вполне доверяя своему соавтору, я все же решил проверить его и впервые в жизни проделал то, что потом повторял многократно: с карандашом в руках строку за строкой просчитал всю «Полтаву» и… И никак не мог найти Ф среди тысячи, двух тысяч её собратьев…

Это было тем удивительнее, что ближайших соседок Ф по месту в алфавите — У, X, Ц, Ч — не таких уж «поминутных, повсесловных букв» — находилось сколько угодно.

Первые 50 строк поэмы. В них: X — 6 штук, Ц — 4, Ч — 4.

А уж букв У так и вообще 20 штук, по одной на каждые 2,25 строчки.

Правда, « у » — гласный звук, может быть, с ними иначе. Но и согласных… Если букв X в 50 строках 6, то в 1500 строках всей поэмы их можно ожидать (понятия «частотность букв в тексте» тогда не существовало, до его появления оставалось лет двадцать, если не больше), ну, штук 160–200… Около 120 Ц , столько же — Ч … Почему же Ф у нас получается ноль раз?

Не буду искусственно нагнетать возбуждение: это не детектив. Мой друг ошибся, хоть и на ничтожную величину. Он пропустил в тексте «Полтавы» три Ф . Пропустил их совершенно законно.

Возьмите «Полтаву» и смотрите. На 378-й строке песни I вам встретится словосочетание: «Слагают цыфр универсалов», то есть гетманские чиновники «шифруют послания». Вот это Ф мой друг пропустил непростительно: недоглядел. А два других Ф были совсем не Ф . 50-я строка песни III гласит: «Гремит анафема в соборах»; 20-я строчка от конца поэмы почти слово в слово повторяет её: «…анафемой доныне, грозя, гремит о нём собор».

Но беда в том, что в дореволюционном издании слово «анафема» писалось не через Ф , а через Θ , и друг мой, ищучи Ф не на слух, а глазами, непроизвольно пропустил эти две «фиты».

Осуждать его за это было невозможно: я, подстегиваемый спортивным интересом, и то обнаружил эту единственную букву Ф среди 33 тысяч других букв при втором, третьем прочтении текста.

Обнаружил, но отнюдь не вскричал «Эврика!» Одно Ф приходится на 33 тысячи букв. Это немногим проще, чем если бы его вовсе не оказалось. Что это за «белая ворона», это Ф? Что за редкостнейший бриллиант? Что за буква-изгой, почему она подвергнута чуть ли не удалению из алфавитного строя?

Вы не додумались до решения?

Хорошо бы, если бы кто-либо из вас — ну хоть десять из ста читателей — взяли в руки том Пушкина, развернули его на «Борисе Годунове» и прошлись бы по нему с карандашиком в поисках буквы Ф .

Тогда бы обнаружилось вот что.

В народных и «простонародных» сценах трагедии — в «Корчме на литовской границе» или там, где боярин Пушкин, «окруженный народом», идет мимо Лобного места, — вы ни одного Ф не увидели бы.

Но, оторвавшись от этой «земли», вознесшись, скажем, в «Царские палаты», вы углядели бы, как царевич Федор чертит геогра Фическую карту и как пор Фира вот-вот готова упасть с плеч истерзанного страхом и совестью Бориса. Три Ф !