Ю Откупщиков - К истокам слова. Рассказы о науке этимологии

Но если у слов на — ай мы находим по большей части два суффикса, то почему бы не предположить, что и в в слове коровай является суффиксальным по своему происхождению? Нужно только выяснить, как этот суффикс относится к суффиксу — т - в слове коротай . Оказывается, что в глубокой древности суффиксы — в - и — т - очень часто чередовались друг с другом, выступая в одних и тех же или в очень близких по значению словах:

В этом же ряду суффиксальных чередований находит себе место и пара слов: коро-в-ай — коро-т-ай .

Значение общего глагольного корня кор - ‘резать’ позволяет объяснить также древнейшую семантику слова коровой: ‘резень’, ‘отрезанный (ломоть)’, ‘кусок (хлеба)’.

Семантическая связь между значениями ‘резать’ и ‘хлеб’ вообще достаточно хорошо известна. В качестве примера можно сослаться хотя бы на русские слова кроить ‘резать’ и краюха .

Во многих языках значение ‘отрезанный кусок (хлеба, пищи)’ приобретает более общее значение ‘хлеб’ (в том числе — ‘круглый хлеб’). Кто из нас, например, не знает, что колобок — это ‘круглый хлебец’, а отнюдь не отрезанный его кусок. Тем не менее и здесь значение ‘резень’, ‘отрезанный кусок’ оказывается этимологически более древним, сохранившимся у близкого «родича» нашего колобка — диалектного латышского слова kalbaks [кáлбакс], которое, кстати, фонетически полностью совпадает с русским словом.

Важно отметить, что в древнерусском языке слово коровай означало не только ‘круглый хлеб’, но также и ‘кусок сыра’, ‘кусок сала’ и т. п. Эти значения слова коровай хорошо согласуются с изложенной его этимологией (‘резать’ → ‘резень’, ‘кусок’), хотя в древнерусском языке словом коровай обозначались, по-видимому, уже не отрезанные, а цельные или крупные куски сала и сыра.

Определённые словообразовательные закономерности проявляются не только в суффиксальной части слова, но и в его корне. Одной из наиболее интересных особенностей индоевропейского корня является чередование гласных. В современном русском языке мы можем проследить остатки древнего чередования гласных е/о в составе корня.

Обычно гласный е выступает в составе простого глагольного корня, а гласный о типичен для имён существительных, прилагательных и вторичных отымённых (то есть образованных от имени) глаголов:

Нередко древнее чередование е/о оказывается «завуалированным» позднейшими фонетическими изменениями. Например, слова трясу и трус отражают то же самое чередование в корне, где когда-то выступали основы * trens - и trons - (с e у глагола и с о у имени). Если мы заглянем в таблицу II фонетических соответствий, то увидим, что индоевропейский дифтонг *en даёт в старославянском # («юс малый»), а *on — @ («юс большой»). В русском языке эти звуки изменились соответственно в я и у ( трясу — трус ). Уже одно это сопоставление слов с чередующимися гласными в корне проливает яркий свет на этимологию слова трус . Оказывается, этимологически трус — это человек, трясущийся от страха.

Нам уже часто приходилось иметь дело с фонетическими соответствиями в родственных индоевропейских языках. Однако соответствия могут быть не только фонетическими, но и словообразовательными. Это — такие случаи, когда слова в разных родственных языках построены по одной и той же словообразовательной модели. Возьмём хотя бы такую словообразовательную «цепочку» из русского языка: жи-ть → жи-в-ъ → жи-в-от-ъ . Здесь к глагольной основе жи - последовательно присоединяются суффиксы — в - и — от -. Та же самая картина наблюдается в литовском языке: gy-ti [гú:ти] ‘жить’ → gy-v-as [гú:вас] ‘живой’ → gy-v-at-as [ги: вáтас] ‘жизнь’. В литовском языке сохранилось более древнее значение последнего слова, чем в русском. Впрочем, в ряде славянских языков (например, в болгарском) слово живот также означает ‘жизнь’ (сравните русское не на живот, а на смерть ). Поскольку для такого сложного по своему составу слова, как живот , имеются соответствия и в других индоевропейских языках (например, др. — греч. biotos [47] Сложные отношения этого слова к русскому живот не отражены в таблице фонетических соответствий. [бúотос] ‘жизнь’), мы можем говорить не только о фонетических, но и о словообразовательных соответствиях во всех случаях, подобных приведённому.

Вообще же фонетические и словообразовательные закономерности очень часто бывают связаны между собой неразрывными нитями. Так, если взять образования с древним суффиксом *-ja (→ — я ), то окажется, что эта некогда единая словообразовательная модель претерпела в русском языке заметные фонетические изменения.

На первый взгляд, может показаться, что к интересующему нас словообразовательному типу относятся такие слова, как, например, судья . Но на самом деле слово судья было образовано не от *cyd-ja , а от судия .

В тех же случаях, когда суффикс *-ja присоединялся непосредственно к основе на — д -, сочетание — dj -, как правило, изменялось в — ж -: *жид-jа → жижа, *крад-jа → кража, *студ-ja → стужа , * сад-ja → сажа . Во всех приведённых здесь примерах, кроме последнего, связь с такими словами, как . жид-кий, крад-у, студ-ёный и т. п., до сих пор ощущается носителями русского языка. А вот связь слова сажа с глаголом сад-иться ( сажа ‘осадок копоти’) далеко не очевидна. И этимология слова сажа устанавливается в данном случае благодаря объединённой фонетико-словообразовательной реконструкции.