Виктор Шкловский - Заметки о прозе Пушкина

С этими мыслями начаты были Пушкиным работы о Пугачеве.

Обращаясь к графу Чернышеву в начале 1833 г. с просьбой выдать дело о Суворове и заодно следственное дело о Пугачеве, Пушкин думал не о генералиссимусе, а об Емельяне.

Славный бунтовщик стал спутником жизни последних лет великого писателя.

Сохранилось шесть планов последней повести Пушкина.

Обычно предполагают, что в ходе работы над повестью Пушкин исходил прямо из опыта 1831 г., что для него уже тогда обозначилась невозможность либерально-дворянского компромисса с крестьянской революцией.

Это положение является частным случаем общих установок пушкинистов, у которых отзывы Пушкина о Наполеоне 1815 года переносятся на Наполеона 1817 года и у которых вообще динамика развития идей поэта чрезвычайно замедлена и высказывания его берутся в их прямом подцензурном виде.

У пушкинистов укоренилась мысль, что изучение дошедших до нас планов «Капитанской дочки» позволяет установить, что как бы ни изменялся фабульный узор повести о Шванвиче, политические установки в процессе всех переработок начального замысла оставались неизменными. Союз Шванвича с Пугачевым мог по-разному мотивироваться, но, конечно, никогда не оправдывался.

С этим трудно согласиться, потому что в анализе планов и, главное, в анализе самой повести не обращено внимание на методы, которыми Пушкин дает образ Пугачева.

На самом деле, в развитии планов у Пушкина идет вытеснение темы внутренне-дворянского спора темой народного восстания.

Первая тема закреплена датой 1762 г.

В «Капитанской дочке», в ее планах, она связана с именем Шванвича.

Пушкин записывает:

«[Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один из дворян не был замешан в Пугачевском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров (по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачева, не считая тех, которые из робости пристали к нему.] Замечательна разность, которую правительство полагало между дворянством личным и дворянством родовым. Прапорщик Минеев и несколько других офицеров были прогнаны сквозь строй, наказаны батогами и проч. А Шванвичь только ошельмован преломлением над головою шпаги. Екатерина уже готовилась освободить дворянство от телесного наказания. Шванвичь был сын кронштадтского коменданта, разрубившего некогда палашом, в трактирной ссоре, щеку Алексея Орлова (Чесменского)» (Пушкин, т. V, стр. 451).

Судьба Шванвича действительно определяется датой 1762 г.

Вариант в повести с героем Шванвичем был бы самым дворянским, этому варианту соответствуют два плана:

Кулачный бой – Шванвич – Перфильев. —

Перфильев, купец – Шванвич за буйство сослан в деревню – встречает Перфильева.

<1831–1833 ?>

Шванвич за буйство сослан в гарнизон.

Степная крепость – подступает Пугачев – Шванвич предает ему крепость – взятие крепости – Шванвич делается сообщником Пугачева – Ведет свое отделение в Нижний – Спасает соседа отца своего. – Чика между тем чуть было не повесил стар<���ого> Шванвича. – Шванвич привозит сына в Петербург. – Орлов выпрашивает его прощение.

Исторически Шванвич – богатырь. Отец его – соперник по силе Орлову.

Действие в первом плане начиналось в Москве.

Яицкий казак Перфильев был в делегации от войска к Екатерине.

Встреча происходит на кулачном бою. Богатыри, очевидно, оказываются равными по силе. Они дружат. Они встречаются потом, и, очевидно, Перфильев помогает Шванвичу. Когда Шванвич арестован, то другой богатырь – Орлов – выпрашивает ему прощение.

О том, как выглядит Шванвич, мы знаем из записи Пушкина.

«Шванвич такой же повеса и силач, как и они (Орловы)». О том, что Перфильев был богатырем, мы знаем из VIII гл. «Истории Пугачевского бунта». В описании казни Пушкин говорит:

«Перфильев, немалого роста, сутулый, рябой и свиреповидный».

Памятью об этой «орловской» стадии развития сюжета осталась не только дата 1762 г., но и эпиграф к главе I. У Пушкина он дан так:

Этот эпиграф взят Пушкиным из комедии «Хвастун» Якова Княжнина. В дальнейшем я буду цитировать эту комедию по X тому «Российского Феатра», где она была напечатана.

Реплика, которую я сейчас приведу, принадлежит Верхолету, герою комедии, который выдает себя за графа. Ему отвечает положительный герой. Теперь приведем всю сцену:

В «Словаре древней и новой поэзии», изданном в 1821 г., Николай Остолопов так определяет эпиграф:

«Одно слово, или изречение, в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя, или свое собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений, и тем дают понятие о предмете оных» (т. I, стр. 398).

Вещи Княжнина, из которых Пушкин взял этот эпиграф и эпиграф к поединку, о котором я буду говорить позже, в пушкинское время были хорошо известны и даже в отрывках приводились в «Учебной книге русской словесности» Н. Греча, выдержавшей к этому времени несколько изданий.

Эпиграф, начинающий «Капитанскую дочку», для читателя того времени говорил о гонениях, которые испытывал дворянин от ложного графа.

Этот эпиграф – не единственная неувязка, произошедшая от изменения сюжетной установки во время написания «Капитанской дочки».

Без вины Гринев, будучи записанным в гвардию, не мог попасть в армию, – об этом написал князь Вяземский Пушкину:

«Можно ли было молодого человека записанного в гвардию прямо по своему произволу определить в армию? А отец Петра Андреевича так поступил, – написал письмо к Генералу и только. Если уже есть письмо, то, кажется, в письме нужно просить Генерала о содействии его к переводу в армию. А то письмо не правдоподобно. Не будь письма на лице, можно предполагать, что эти побочные обстоятельства выпущены автором, – но в письме отца оне необходимы» (Переписка, СПБ, 1911, т. III, стр. 407).

В эпиграфе к главе II тоже сохранился след первоначального сюжета.