Виктор Шкловский - Заметки о прозе Пушкина

Тредьяковский, замечательнейший русский писатель, давший в своих предисловиях к переведенной им Римской истории Ролленя нопую философию истории, говорящий в ней о естественном праве и всенародности, был писателем левого крыла нашей литературы.

Слова, произнесенные Гриневым, окружены совершенно уничтожающими их обстоятельствами. Сказано, например: «Даже и ныне случается мне слышать старых судей, жалеющих об уничтожении варварского обычая» (Пушкин, т. IV, стр. 361).

Даже в «Ревизоре» можно прочесть жалобу купцов на городничего:

«А если что, велит запереть двери: «Я тебя», говорит, «не буду», говорит, «подвергать телесному наказанию или пыткой пытать – это», говорит, «запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки» (Гоголь, «Ревизор», изд. Маркса, СПБ, т. III, стр. 257–258).

Таким образом то, что высказывает Гринев, во время написания «Капитанской дочки» было или иронией или только пожеланием.

История коменданта заканчивается тем, что когда его вешают, то на перекладине виселицы «очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне. Он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича вздернутого на воздух» (Пушкин, т. IV, стр. 370).

Делая исполнителем казни коменданта пытанного им башкирца, Пушкин изменяет значение казни, превращая ее в возмездие.

Сумароков описывал Пугачева в «Стансах городу Симбирску», напечатанных в IX томе собрания сочинений Сумарокова (2-е изд., 1787 г., стр. 95):

Но и во времена Пушкина сохранилась отчетливая семантика звериных образов. В «Горе от ума» Загорецкий в явлении 21-м говорит:

Глава X «Капитанской дочки» называется «Осада города». Эпиграфом к ней идет:

Осаду ведет Пугачев.

Здесь он в первый раз назван орлом.

Еще любопытней становится этот эпиграф, если проследить его происхождение.

У Хераскова он выглядит так:

Место, из которого взят отрывок, рассказывает о том, как Иван Грозный брал Казань.

Мы видим, что ассоциировалось для Пушкина с образом Пугачева.

Насколько отчетливы были для Пушкина ассоциации Пугачев – Иван Грозный, видно из анализа эпиграфа к гл. VI – Пугачевщина:

Песня эта взята Пушкиным, вероятно, из собрания разных песен М. Чулкова (СПБ, 1770), напечатана она там на стр. 156 под № 125.

Привожу ее начало:

С Пугачевым здесь ассоциируется именно Грозный.

Ассоциации эти отчасти объясняются тем, что Пугачев широко пользовался подкопом, хорошо зная минное дело. Таким образом было совпадение в тактике Грозного и Пугачева.

В главе V «Истории Пугачевского бунта» написано:

«Гарнизон приготовился; ожидали взрыва и приступа. Не прошло и двух часов, как вдруг подкоп был приведен в действо; колокольня тихо зашаталась. Нижняя палата развалилась и верхние шесть ярусов осели, подавив нескольких людей, находившихся близ колокольни». (Пушкин, т. V, стр. 334–335).

Песня, начинающаяся словами «Вы, молодые ребята…», тоже рассказывает о подкопе.

Окончательно уточнить отношение Пушкина к Пугачеву помогает нам XI глава, названная Пушкиным «Мятежная слобода».

Начинается она так:

Я тщательно перечел Сумарокова, сразу не поверив в этот эпиграф. В нем ход стиха не сумароковский.

У Сумарокова источника этого эпиграфа я не нашел.

В сборнике «Рукою Пушкина», на стр. 221, находится следующее воспроизведение пушкинского черновика:

Составители сборника делают следующее примечание:

«Запись в тетради № 238, представляющая эпиграф к главе XI «Капитанской дочки». Время написания этой главы не поддается точному определению. В конце рукописи «Капитанской дочки» имеется дата: «19 октября 1836». Возможно, что и XI глава написана в этом же году.

Впервые транскрибируемый нами текст эпиграфа дает повидимому картину творчества Пушкина, а не записи стихов Сумарокова по памяти. Что стихи – сочинение Пушкина, стилизовавшего под Сумарокова, подтверждается и тем обстоятельством, что у Сумарокова их нет».

Картина работы Пушкина, очевидно, такая: он пишет черновик стихотворения, решает систему рифм, потом подводит черту и пишет чистовой вариант, заменивши в нем только одно выражение уже после записи.

Это не напоминает процесса восстановления чужого стихотворения в памяти.

Черновик более стилизован под старое стихотворение, чем беловик.

Слово «вертеп», благодаря присутствию в стихотворении образа льва, воспринимается в старинном значении этого слова – «пещера». (См. Словарь Академии российской, СПБ, 1806, часть I, стр. 449).

Сумароков к этому времени уже был основательно забыт, и Пушкин мог решиться отнести стихотворение на счет забытого поэта.

Пушкин тут был прав уже потому, что пушкинисты не догадались об апокрифичности авторства Сумарокова до тех пор, пока не нашли документов.