Виктор Шкловский - Заметки о прозе Пушкина

Ссылка на Сумарокова позволила Пушкину назвать Пугачева львом.

В той же главе сам Пугачев рассказывает Гриневу сказку:

«Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-всё только тридцать три года? – Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать, да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!» (Пушкин, т. IV, стр. 406).

При помощи эпиграфа, нарочно написанного и снабженного указанием на Сумарокова, при помощи калмыцкой сказки Пушкин в одной главе называет Пугачева львом и орлом, т. е. по поэтическому словарю того времени точно называет его царем.

Пушкин ведет всю повесть, с одной стороны, на эпиграфах из старых книг, пародийно взятых для Гринева, а с другой стороны – на эпиграфах, взятых из народных песен, окружающих Пугачева.

В черновике «Плана издания русских песен и статьи о них» (т. VI, стр. 169–170) Пушкин писал:

В конце плана он записывает:

«Новейшее влияние. Мера, рифмы (неразб.), Сумароков.

Свадьба: – Семейственные причины. Элегический их тон. Лестница чувств.

<1832–1833>

_____________

Эта запись показывает, как отчетливо разбирался Пушкин в народной поэзии.

«Оригинальность отрицания» – это описание в песнях, типа свадебной, взято в эпиграф XII главы:

Эпиграф этот применен к Маше.

См. в статье А. Орлова (сб. «Художественный фольклор», М., 1927, вып. II – III).

«Пушкин отличает «песню народную» от старинной.

Пример народной:

Пример «старинной песни» – «Сторона ль моя, сторонушка» (эпиграф ко второй главе).

У Чулкова, Новикова, Прача и др. мы не нашли свадебной песни для невесты-сироты, песни, известной во многих вариантах по записям из уст. Три вида этой сиротской песни записаны самим Пушкиным; для нас важен самый краткий из них:

Эта песня напоминает эпиграф к XII главе «Капитанской дочки» (сирота): «…Мы… думаем, что эпиграф к XII главе прямо сочинен Пушкиным как на основании своей записи с дубом, так и не без влияния особой, ему известной песни с яблонью». («Худ. фольклор», стр. 85–86.)

Гринев характеризован обычно эпиграфами из комедий и один раз – из «старинной песни».

Маша характеризована свадебной песней, как Татьяна, и отрывками из двух народных песен.

Отношения Маши и Гринева характеризованы песнями, взятыми из песенников, но написанными или под влиянием Сумарокова, или неканоническими стихами авторов известных.

Эпиграф к главе IX:

Это взято из песенки, первый куплет которой звучит так:

Это стихотворение Херасков не помещал в собрание своих сочинений, но, по словам И. Н. Розанова, из сборника которого («Песни русских поэтов», М. – Л., 1936) я беру текст песни, она была популярна в песенниках.

Подражания этой песне записывались фольклористами в XIX веке.

Теперь перейдем снова к эпиграфам, которые характеризуют Гринева.

Эпиграфы, относящиеся к дворянской половине героев, – другого характера: они взяты из Княжнина, Фонвизина.

Вот их пример:

Эпиграф этот взят из комедии Княжнина «Чудаки» – явление 12-е (цитирую по 41-му тому издания «Российский Феатр». СПБ, 1791, стр. 112).

Пролаз, пугая своего соперника, говорит:

Работа Пушкина с эпиграфами, как мы видим, чрезвычайно тонка и смысловым образом определяет произведение.

Каждый герой имеет свою особую систему «эпиграфического окружения».

Для анализа Пушкина, как это видно хотя бы при исследовании «Евгения Онегина», нужно исследовать всю совокупность черт художественной формы произведения.

Произведение может быть определено только тогда, когда мы анализируем и эпиграфы, и примечания, и даже пропущенные строфы.

Пушкин часто строил стихи не с одним прямым значением. Чаще всего второй смысл стихотворения давался в вещах, политически опасных.

Реже второй план эротичен [7] .

Положительное изображение Пугачевщины дано Пушкиным не только в эпиграфах.

Эпиграфы должны были только давать читателю определенный ключ к пониманию.

Вот как описывает Пушкин военный совет Пугачева:

«Я молча сел на краю стола. Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый, налил мне стакан простого вина, до которого я не коснулся. С любопытством стал я рассматривать сборище. Пугачев на первом месте сидел, облокотясь на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком. Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого. Он часто обращался к человеку лет пятидесяти, называя его то графом, то Тимофеичем, а иногда величая его дядюшкою. Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе, об успехе возмущения и о будущих действиях. Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачева. И на сем-то странном военном совете решено было итти к Оренбургу: движение дерзкое, и которое чуть было не увенчалось бедственным успехом!» (Пушкин, т. IV, стр. 377–378).