Вильгельм Гумбольдт - Язык и философия культуры

1 Очень трудно провести это сравнение в отдельных случаях, так как редко две личности обладают описанными различиями в очевидной степени. Позволю себе, однако, для примера противопоставить друг другу Гомера и Вергилия, Ариосто и Данте, Томпсона* и Янга, Платона и Аристотеля. По меньшей мере трудно не согласиться с тем, что названные в парах первыми в отношении исходящей из них силы обнаруживают более богатое воображение, тогда как названных вторыми характеризует разум, с определенностью, переходящей в жесткость. Примером бесполого гения может служить Софокл, свободный и от жесткости и от слишком богатого воображения, его можно поместить между Эсхилом и Эврипидом.

ный человек, охваченный возвышенным чувством почтения к закону, жертвует своим счастьем или своей жизнью ради выполнения долга, там мы видим величественное и героическое проявление мужской силы. Моральное чувство достигает большого напряжения, голос долга призывает к действию, и человек чувствует себя обязанным последовать на этот зов. Напротив, где добродетель, соединенная с воображением, наполняется ее очарованием, там моральное чувство можно считать в большей мере воспринимающим, чем порождающим. Сила воображения придает этому чувству благородный облик, органично вливается в него и стремится объединить его со своим существом, тем самым добродетельное деяние, имеющее место, является результатом не полностью свободной и самостоятельной силы, но, скорее, силы ответного действия.

То же своеобразие порождающей и воспринимающей сил, которое мы наблюдаем в момент их высшей действенности, обнаруживается также и во всем остальном их бытии. Повсюду в первой из них выражена сила порождения, свободно дающая от своего изобилия, повсюду в последней энергия восприятия проявляется в твердом удерживании воспринятого. И хотя наш взгляд, невнимательно скользя по поверхности неподвижного бытия сущностей, всегда торопится увидеть их в действии, все же природные силы обязаны своей продолжительностью именно этой незаметной жизни. Ибо это бытие есть не что иное, как непрерывная действенность, беспрестанная подготовка деятельности, которую мы замечаем только в ее конечной стадии, когда постоянная стремительность доводит силу до выплескивания из ее обычных границ. Наши грубые чувства способны воспринять лишь телесное действие, тогда как тонкое, но мощное влияние, непосредственно распространяющееся на все живое, от нас ускользает, подобно незаметному дуновению. Таким же образом порождающей и воспринимающей силам вверена не только забота продолжения рода, не просто порождение, свершающееся у нас на глазах. Также и поддержание, а поддержание конечного есть непрерывная смерть в сочетании с вечно возрождающейся жизнью, также и скрытое от нас возрождение суть результаты их работы. Если бы природа другим путем достигала цели продолжения рода, она все равно не смогла бы обойтись без того взаимодействия, в котором взаимно дополняют друг друга силы, связанные с двумя полами.

Природа, используя конечные средства для достижения бесконечных целей, основала свое здание на столкновении сил. Все конечное нацелено на разрушение, и только небесный покой царит над сферой действия того, что отрицает само себя. Разрушающей деятельности одной силы должна противодействовать другая, и каждая из них мешает другой достигнуть цели, тем самым обе выполняют причудливый замысел природы. Однако она выигрывает эту борьбу, только если рассматривать ее в полном объеме и на протяжении всех ее эпох; иными словами, она равна содержанию ее законов. В каждый отдельный период борьба все еще продолжается, и не имеющее ничего должно довольствоваться тем, что обладает в высшей степени возможным. Будучи не в состоянии выйти из своих границ, одна сила с необходимостью заполняет пустоты другой; и таким образом любая деятельность исчерпывает сама себя, бездействие же запрещено, поэтому отдых состоит в смене видов деятельности. Высшая сила требует объединения противоречивых условий. Устойчивое постоянство должно сочетаться с беспокойным напряжением. Но напряжение — это огонь, снедающий сам себя; чтобы не утратить интенсивности, оно должно, избавившись от сдерживающей его массы, зарядить энергией материал, которым оно обладает. Кроме того, существуют также силы, действующие именно благодаря массе; примеры этого мы находим прежде всего в неживой природе, где действует объединенная энергия отдельных, случайно оказавшихся рядом частей. В случае когда напряжением завершается восприимчивость, она лишается тем самым услаждающего покоя. Всякая энергия требует сопротивления, необходимого для постоянной устойчивости, требует большей способности воспринимать, а не отвергать постороннее воздействие, большей расположенности к претерпеванию и к тому же богатого материала. Этот материал сам по себе настолько нацелен на переработку посторонней энергии, что для него немыслимо собственное самостоятельное напряжение. Так поэтическая сила, создавая в сверкающем огне образ за образом, не дает чувствам воспринимать внешние впечатления; в свою очередь чувства, объемля действительность животворящим теплом, препятствуют стремительному полету в страну вымысла.

Мужская сила, предназначенная для оживления, образуется сама собой и благодаря собственному движению. Весь имеющийся в ней материал она преобразует в неделимое единство. Чем материал богаче и сложнее, тем изнурительнее напряжение и вместе с тем значительнее действие. Материал по своей природе не может быть предназначен для соединения. Мужская сила должна быть для материала руководящим принципом Так, заключенная в себе, она направляет свое действие вовне. Оживленная сильным порывом к деятельности, она стремится найти предмет, который можно было бы наполнить собой; но в этот момент она является только самостоятельностью, лишенной всякой восприимчивости. Такое напряжение изнуряет, оно подобно мощному, но быстро исчезающему дуновению ветра. Вместе с ощущением ослабевающей энергии у нее рождается стремление к восприимчивости, и она с готовностью приходит в спокойное состояние там, где до этого была чисто деятельной. Итак, она есть то, что есть, через себя самоё и свойственную ей форму. Человек, обуреваемый жаждой деятельности, чувствует, что он стесняет сам себя. Наблюдательный его дух помог ему набраться разнообразного опыта на дороге жизни, создать для себя высокие идеалы; многие чувства движут им: то заслуги на поприще созидания нового, к которым его влечет, то участие и сочувствие по отношению к существам, которых он стремится облагородить, Его грудь не может вместить всех этих возвышенных образов, и горячая жажда деятельности увлекает его. Он ищет мир, который соответствовал бы его желанию. Бескорыстный и далекий от мысли о собственном удовольствии, он оплодотворяет этот мир всей полнотой своей силы. Так возникает новое создание, и он радостно успокаивается, созерцая своих детей.