Валерий Пестерев - Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия

Поэтому, как представляется, не общие выкладки выявляют эссеизм современного романа, а единство конкретного анализа произведения и возникающих в его процессе обобщений художественного характера — в этой двунаправленности раскрывается поэтика эссеистического романа.

В силу определенной неординарной сложности, роман одного из ведущих прозаиков современности, живущего во Франции чешского эмигранта и в последние годы пишущего по-французски, Милана Кундеры «Бессмертие»(1990) заставляет критиков этого писателя искать особый подход к этому произведению. Причем постоянно подчеркивается, что традиционное представление о романе (когда исходными признаются прежде всего сюжетосложение и человеческий характер или же идея жизнеподобия) не приводит ни к каким результатам ни в понимании произведения Кундеры, ни в его исследовании. Однако подход, думается, очевиден. Постоянно констатируя наличие эссеистического в «Бессмертии», критики будто упускают из виду особую(если не высшую) значимость эссеистического начала для этого писателя и его «Бессмертия» на разных уровнях романа [578] Французский исследователь Ж.-И. Тадье, автор монографии «Роман ХХ века», в главе «Эссе в романе», утверждая, что эссеистическая форма в современном романе не нова (восходя к Рабле) и прослеживая ее проявления в прозе Л. Арагона, А. Бретона, Т. Манна, Г. Броха, Р. Музиля, Г. Гессе, Х. Кортасара, не случайно — как к наиболее яркому воплощению эссеизма в литературе последних десятилетий — обращается к творчеству Кундеры. Оправданно полагая, что в ХХ столетии граница между романом и философским эссе стирается, Тадье пишет о своеобразии эссеистического начала у Кундеры, у которого (в отличие от классического романа, где «мысль маскируется, распределяется между персонажами, символизируется») она предстает, подобно главной героине, обнаженно демонстрируемой. Но вместе с тем эссеизм Кундеры осмысливается Ж.-И. Тадье только как «философское эссе» в романе (Tadié J.-Y. Le roman au XX e siècle. — P. 181—192). .

Почти в начале «Бессмертия» останавливает внимание неожиданно прозвучавшее авторское признание: «Нет романиста, который был бы мне дороже Роберта Музиля» (27) [579] Цитаты даны по изд.: Иностранная литература. — 1994. — № 10. Здесь и далее страницы указаны в тексте работы. . Не случайно имя Музиля, которому «принадлежит заслуга в отчеканивании самого слова и понятия «эссеизм», который он рассматривает как экспериментальный способ существования, как особый вид освоения действительности, равноценный науке и поэзии, и даже как утопию, призванную охватить единство сущего и возможного» [580] Эпштейн М.Н. Указ. соч. — С. 367. . Это признание в родстве к «боготворимому (с оттенком иронии замечает Кундера) мною писателю» (27), «сформулировавшему идею эссеизма не только как наиболее продуктивного принципа художественного освоения действительности, но и как основы конструирования новой морали, нового человека» [581] Белобратов А.В. Роберт Музиль: Метод и роман. — Л., 1990. — С. 151. , обращает к романному эссеизму «Бессмертия».

Для Музиля, как он писал в эссе «Черная магия», «мышление наряду с другими целями имеет целью создать духовный порядок. А также разрушить его» [582] Вопросы литературы. — 1972. — № 11. — С. 157. . И потому-то эссе для Музиля — «это уникальный и неизменный облик, который принимает внутренняя жизнь человека в какой-то решающей мысли» [583] Музиль Р. Человек без свойств. — Кн. 1. — М., 1984. — С. 294. . Это возможно в силу того, что «эссе чередою своих разделов берет предмет со многих сторон, не охватывая его полностью, — ибо предмет, охваченный полностью, теряет вдруг свой объем и убывает в понятие» [584] Там же. — С. 291. . В этом свойстве эссе — залог его вечной мобильности, способности охватить бытие в многоявленности, запечатлеть жизнь как процесс; его открытости всем явлениям человеческой культуры и синтеза этих явлений, а также неисчерпаемости изменяющейся формы. Именно в этом направлении мысли раскрывает природу эссе М.Н. Эпштейн, приходя к убеждению, что « неопределимость входит в самое существо эссеистического жанра (если не называть его чересчур высокопарно — «сверхжанром», «синтетической формой сознания» и т. п.), который ближе и непосредственнее всего раскрывает самоопределяющую активность человеческого духа» [585] Эпштейн М.Н. Указ. соч. — С. 345. Верность этого утверждения доказывают попытки определения эссе, как то делает В.С. Муравьев, отмечая те свойства этого «прозаического сочинения, небольшого объема и свободной композиции», которые в равной мере присущи и другим литературным, философским, публицистическим жанрам, будь то роман, трактат или очерк (Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. — Т. 8. — М., 1975. — С. 962—963). . И одновременно М.Н. Эпштейн отмечает жанровую специфику эссе, сущность которой в «динамичном чередовании и парадоксальном совмещении различных способов миропостижения» [586] Эпштейн М.Н. Указ. соч. — С. 345. В этой идее М.Н. Эпштейн по-своему продолжает уже сложившуюся традицию научного осмысления эссе. Так, Ж. Террасс в своей работе «Риторика литературного эссе» (1977) отмечает те критерии этого жанра, которые еще в 1920 году определяет Г.В. Роуз: «…эссе формирует [новый] образ мысли; его стиль — «идиоматический, извилистый и бессвязный» — ведет нас по лабиринту интеллектуальной вселенной писателя» (Terrasse J. Rhétorique de l'essai littéraire. — Monréal, 1977. — P. 1). .

Подобные открытые, «музилевского» типа, произведения представляют одно из направлений в чрезвычайно неоднородной эссеистике ХХ века и принадлежат художникам, которые мыслят, условно говоря, культурологически: на стыке и в переплетении культур. Среди них Х.Л. Борхес («История вечности», «Стыд истории»), О. Пас («Динамика одиночества», «Стол и постель»), И. Бродский («Трофейное», «Памяти Марка Аврелия»). К этим писателям принадлежит и Кундера, «музилевский» эссеистический дар которого раскрывает книга «Преданные завещания» [587] Kundera M. Les testaments trahis. — Р., 1993. . Потому-то вполне логично, что эссеистическим идеям Музиля соответствует понимание Кундерой современного романа, о котором он писал: «Дух романа — это дух сложности. Каждый роман говорит читателю: «Дела обстоят гораздо сложнее, чем ты думаешь». В этих словах — вечная истина романа, но к ней все меньше прислушиваются среди шума тех однозначных ответов, которые обычно предшествуют вопросам и даже не допускают их» [588] Kundera M. L' Art du roman. — Р., 1986. — Р. 34. .

Способ передачи «духа сложности» Кундера открывает в имманентно присущей эссе постоянной видоизменяемости. Не путем «наложения» эссеистических приемов (речь не о механическом перенесении), а в своем творимом романном мире «Бессмертия», мысля эссеистически, синтезируя эссеистическое и романно-художественное, но с преобладанием первого. Продолжая традицию Р. Музиля и Т. Манна, благодаря «Человеку без свойств» и «Волшебной горе» которых «в искусство вошел новый жанр гигантских интеллектуальных эссе, насыщенных размышлениями о человеческом уделе и ориентированных не столько к сердцу, сколько к мысли читателя» [589] Гарин И. Пророки и поэты. — Т. 2. — М., 1992. — С. 595. , Кундера, но как человек «постсовременной эпохи», задается вопросом о тех возможностях, которые роману открывает эссе. И своим «Бессмертием» отвечает, но, конечно, не в сентенциозных выкладках, а в творческом воплощении этих возможностей.