Людмила Зубова - Языки современной поэзии

А Э. Скворцов обратил внимание на то, что литературным подтекстом стихотворения Лосева «Местоимения» может быть текст Заболоцкого:

Стихотворение Лосева отсылает к стихотворению Н. Заболоцкого «Метаморфозы», откуда последователь взял размер и отчасти тематику, полемически оттолкнувшись от первоисточника. Строки, которые откровенно пародируются в лосевском тексте, таковы: «Как мир меняется! И как я сам меняюсь! / Лишь именем одним я называюсь, — / На самом деле то, что именуют мной, — / Не я один. Нас много. Я — живой».

Отражение языковой динамики всегда можно видеть в пограничных ситуациях, в неустойчивых точках системы — там, где в языке есть противоречия. Поэзия Лосева указывает на такие ситуации, создавая контексты с грамматической конфликтностью и грамматической неопределенностью:

Обратим внимание на конфликтное столкновение форм грамматического рода во фразе Прощай, мой товарищ, мой верный нога и на формы, которые читаются одновременно как глаголы и как прилагательные в строке Оно — пожило и устало.

Стихотворение «Цитатник» травестирует «Песнь о Вещем Олеге» Пушкина [66] Пушкин, 1977-а: 100. , и отношение души с телом представлено у Лосева как отношение Олега с конем. Конь, которого Олег в стихотворении Пушкина называет мой верный слуга, — это метафорическая «нога» князя-всадника. У персонажа из текста Лосева и другие части тела становятся «слугами»: один слуга — нога, другой тот, что сеял зазря свое семя, третий — язык. Строка И ты, мой язык, неразумный хазар соотносится не только с летописным и пушкинским источником (ср.: отмстить неразумным хазарам) [67] В данном случае очень возможна языковая игра, основанная на совпадении древнерусского дательного падежа множественного числа хозаромъ с современным творительным падежом единственного числа хозаром. Тогда пушкинская строка отмстить неразумным хозарам интерпретируется в тексте Лосева как ‘отомстить языком’, то есть ‘осуществить бытие в текстах’. К тому же в древности народы назывались «языками», и это тоже значимо для метафоры «язык — хазар». , но и с поговоркой язык мой — враг мой. Строки о языке ясно показывают, что речь идет уже не о князе Олеге, а о поэте. Совмещенная омонимия слова язык здесь очевидна. Утрата языка и представлена аграмматизмом, связанным с родом, но при этом грамматическая аномалия имеет множественную мотивацию во фразеологии и метафорическом строе текста. Добавим, что здесь, конечно, очень важно рифменное созвучие слуга — нога. Но слово слуга при обозначении лиц мужского пола может быть либо асемантичным, как в древнерусском языке (слуга моя верная), либо аграмматичным, как в современном (в склонении на -а слова мужского рода хоть и приняты нормой, но все же в некоторой степени представляют собой системную аномалию). В истории языка слово слуга меняло род с грамматического женского на мужской. Лосев переносит именно этот механизм грамматического изменения на рифму-метафору и в то же время на слово нога в его прямом значении.

Современный глагол прошедшего времени происходит из древнего краткого причастия с суффиксом -л, которое в сочетании с глаголом-связкой быть входило в состав перфекта, аналогичного по структуре современному перфекту во многих европейских языках. Причастие совмещает в себе признаки прилагательного и глагола, и при распадении древней системы времен краткое причастие стало в русском языке носителем глагольной функции, а полное — функции прилагательного-определения. Это привело к появлению соотносительных пар типа горел — горелый, устал — усталый.

Современные прилагательное и глагол, восходящие к перфекту, постоянно влияют друг на друга, создавая обширную пограничную область грамматической неопределенности, которая и представлена в приведенном тексте.

Далее рассмотрим, как в стихи Лосева входит слово с отчетливой стилистической окраской — на примере одного из самых впечатляющих стихотворений Лосева из цикла «Сонатина безумия», в котором сюжет и система образов порождаются жаргонным словом запетушили:

В основе сюжета — унижение слабого изнасилованием, закрепление за ним самого низкого места в иерархии замкнутого общества, например, в тюрьме, в армии. В жаргоне это называют словами опустить, запетушить, а униженного — словом петух. Этот петух становится в тексте Лосева символом человека в момент экзистенциального кризиса, в котором он проявляет себя как тварь и как творец. Самое низкое сопрягается с самым высоким, что определяет и стилистический контраст лексики, первая строфа написана на грубом экспрессивном просторечии, а сразу после слова запетушили, которым заканчивается эта строфа, появляется высокий стиль.

Не исключено, что это стихотворение тематически связано с одним из ранних стихов Бродского «Петухи» — о юношах-поэтах, отправляющихся за жемчужными зернами в навозные кучи [69] Несомненно, одним из источников стихотворения Бродского является басня И. А. Крылова «Петух и жемчужное зерно». . Мы нашли его сами. / И очистили сами. / Об удаче сообщаем / собственными голосами [70] Бродский, 1992: 22. . В русском языке есть слова и словосочетания, в которых метафорические значения слова петух выражают неодобрительную оценку с позиции превосходства — петушиться, обозначают неудачу — пустить (дать) петуха (о неустойчивом голосе, ошибке в пении). У Бродского эти языковые знаки снижения предстают как утверждение ценностей, и петухи как будто заменяют традиционно-поэтических соловьев. Лосев развивает образ в том же направлении от низкого к высокому.