Людмила Зубова - Языки современной поэзии

Одна из заметных особенностей поэтики Виктора Сосноры — индивидуальная метонимия-синекдоха [187] Синекдоха обычно описывается в лингвистике и литературоведении как частный случай метонимии. При различении этих терминов метонимией считается перенос наименования по смежности (вкусное блюдо; В лесу раздавался топор дровосека Некрасов), синекдохой — перенос наименования по количественной смежности, т. е. перенос, основанный на отношениях рода и вида, части и целого, единичного и множественного (здесь не ступала нога человека; И вы, мундиры голубые, и ты, послушный им народ — Лермонтов). Называние родового понятия вместо видового представляет собой обобщающую синекдоху: Ну что ж, садись, светило (Маяковский), а называние видового понятия вместо родового сужающую синекдоху: Пуще всего береги копейку (Гоголь). , не сужающая изображение какого-либо предмета называнием его части, а, напротив, расширяющая понятие — вплоть до выведения его за пределы предметного мира: Девять раз хирургией я разрезал живот; Домы-дворцы забинтованы в красные медицины; брызнет сок на твою хиромантию; Сэр, дикций не надо. В таких случаях слова с конкретными значениями замещаются словами с отвлеченными значениями: [хирургический инструмент] —> хирургия; [рука] —> хиромантия; [слова] —> дикции.

Рассмотрим примеры:

В этом контексте слово хирургией обнаруживает, помимо метонимического сдвига по смежности понятий [ хирургический инструмент, скальпель ] —> хирургия, очень разветвленное метафорическое содержание. Во многих случаях метафоры создаются аллюзивными отсылками к другим текстам.

Слова Гусь перепончатый, за решеткой груди сидящ обозначают творческую ипостась личности. Соснора полемически снижает традиционно-символическое уподобление поэта птице, при этом гусь оказывается мучителем, он замещает собой орла, клюющего печень Прометею (через две строки у Сосноры упоминается и печень), и орла из стихотворения Пушкина «Узник» (Сижу за решеткой в темнице сырой. / Вскормленный в неволе орел молодой, / Мой грустный товарищ, махая крылом, / Кровавую пищу клюет под окном [189] Пушкин, 1977-а: 120. ). В конце процитированного фрагмента из стихотворения Сосноры тоже есть отсылка к «Узнику» Пушкина: и говорил «улетай!», а он ни в какую — ср.: Зовет меня взглядом и криком своим / И вымолвить хочет: «Давай улетим! <���… >» [190] Здесь можно видеть и полемическую связь не только с «Узником» Пушкина, но и со строками из более раннего стихотворения Сосноры «Мой монгол», вошедшего в книгу «Верховный час»: Я, за решеткой вскормленный (темница, клоповник!) / Охи орел в неволе, юный, как Ной! / В иго играли вы, вурдалак, теперь я — ваше иго. / С миской кумыса смотрим в окно (окаянство!) / Аза окном — заокеанье, зов! / Улей наш утренний, не умоляй — «улетим!» / Или — давай! Но куда? Тюрьмы фруктового яда. / Пчелам с орлами не быть в небесах (жало — и клюв?!) / Не улыбаться нам на балах, / не для нас глобус любви, / если душа — пропасть предательств, / лицо — ненависти клеймо. / Да! Ну давай! С этих утренних улиц, / толп лилипутов, тритонов труда, / пусть им — невроз ноября, месса мая, / бедный товарищ ! — кровавую пищу клюем (Соснора, 2006: 600–601). .

Однако решетка в поэтической системе Сосноры непростая. У него есть такие слова: Лира, ее вид — это бык за решеткой (Соснора, 1997: 76) [191] Через этот образ быка за решеткой вводится постоянный для Сосноры мотив творчества как заключенной в темницу стихийной силы. . Похоже, что и здесь ребра оказываются струнами лиры (или гуслей — по законам поэтического языка, если за решеткой груди сидит гусь).

Для ассоциативного потенциала образа существенна поговорка Хорош гусь! которая выражает осуждающее удивление. Возможно, что гусь появился в стихотворении и под влиянием набросков В. В. Маяковского к поэме «Пятый Интернационал», в которой есть такой фрагмент:

Сущность поэзии в том, / чтоб шею сильнее завинтить винтом. / <���…> С настойчивостью Леонардо да Винчевою, / закручу, / раскручу / и опять довинчиваю. / <���…> Постепенно, / практикуясь и тужась, / я шею так завинтил, / что просто ужас. / <���…> леса перерос и восстал головою. / Какой я к этому времени — / даже определить не берусь. / Человек не человек,/ а так — людогусь <���…> Пространств мировых одоления ради, / охвата ради веков дистанции / я сделался вроде / огромнейшей радиостанции [192] Маяковский, 1957-а: 109–110. О развитии Н. Заболоцким мотива вытягивания шеи см.: Иванюшина, 2008. .

Если Маяковский изображает, как шея вытягивается вверх, то Соснора в другой части поэмы-книги «Флейта и прозаизмы» пишет о горизонтальных шеях грифов, слетевшихся к нему:

У Сосноры гусь сидит то на одном, то на другом стуле. Конечно, он может перелетать со стула на стул, но для смысла текста важнее поговорка сидеть на двух стульях — о том, кто пытается одновременно получить несовместимые блага и выгоды. К теме поэзии это имеет прямое отношение: непросто удовлетворить житейские потребности одновременно с потребностями творчества. Этот гусь-орел-поэт клювами водит, макая в печень. Кроме мифологической ассоциации здесь есть и ассоциация с поговоркой он у меня в печенках сидит, со словом самоедство а также с представлением о том, что алкоголь разъедает печень [194] Мотив опьянения как условия творчества и как метафоры вдохновения — традиционный элемент мифопоэтической системы в мировой культуре. В поэзии Виктора Сосноры этот мотив постоянен: «А сейчас я работаю над очень странной книгой. Она будет состоять из тематических „гирлянд“. Скажем, одна из них — рассуждения об алкоголизме, о том, кто и как пил, о знаменитых алкоголиках. <���…> Русская литература алкоголиками просто переполнена» (Соснора, 1992: 5). .

Множественное число клювами можно понимать как совмещение метафорического сравнения и синекдохи: ‘клюет так сильно и часто, как будто у него несколько клювов [195] Ср. также технику мультипликации. . Строка то сжимает и разжимает когтями сердце, описывающая сердечный приступ, соотносится с выражением сердце сжимается.