Людмила Зубова - Языки современной поэзии

Возможная трагедия, о которой повествует Некрасов, несколько преувеличена: жертва соблазна все-таки выйдет замуж, хоть и за неряху, привередника и грубияна, ей все же предстоит нянчить, работать и есть , а перед этим у нее Будет жизнь и полна и легка. Корнет же обвиняется, может быть, в какой-то мере и справедливо, но нелогично: не увлекшись корнетом, эта девушка все равно бы вышла замуж за мужика и работала бы не меньше. А преждевременно увянуть от измены возлюбленного могла не только крестьянка.

У Кибирова трагедия представлена как более серьезная: корнета зарежет дружок соблазнительницы, вернувшийся из острога. Чужому, какими бы благими ни были его намерения, нет места в замкнутой системе крестьянского уклада жизни. Сначала повторив слово некрасовского текста подбоченясь, далее ту же позу Кибиров называет иначе: не на крестьянском, а на дворянском языке: Что ты фертом стоишь, наблюдая… Через строку появляется слово, прямо указывающее на внеположенность наблюдателя: этнография. А наблюдает корнет пляску, свист, каблуков перестук — как Лермонтов: И в праздник, вечером росистым, / Смотреть до полночи готов / На пляску с топаньем и свистом / Под говор пьяных мужичков («Родина» [379] Лермонтов, 1989: 68. ). Это стихотворение Лермонтова начинается строкой Люблю отчизну я, но странною любовью. Кибировский акцент на том, что наблюдатель праздника — человек на нем посторонний, побуждает видеть в слове странною этимологическое значение ‘со стороны’. Кстати, Лермонтов был корнетом лейб-гусарского полка.

Адресат предостережений Кибирова наделяется свойствами, противоположными адресату Некрасова: в стихотворении «Тройка» девушка бежит торопливо, а в «Историческом романсе» корнет стоит фертом (у Некрасова проезжий корнет мчался на тройке). Некрасов говорит девушке: Сквозь румянец щеки твоей смуглой / Пробивается тонкий пушок, а Кибиров корнету: …пригубивши безусой губой.

Слова перемещаются от Некрасова к Кибирову, проявляя свои словообразовательные, фразеологические, омонимические возможности.

При изменении ситуации, обозначенной первыми строфами двух текстов, меняется смысловое наполнение слова жадно: у Некрасова это слово изображает мечту, а у Кибирова похоть. У Некрасова жадно — традиционно-поэтическая метафора, а у Кибирова — общеязыковая и порицающая.

Кибиров, сначала воспроизводя некрасовское деепричастие подбоченясь, потом говорит: как бы боком не вышла такая / этнография, милый барчук.

Слово чара, обозначающее у Некрасова соблазн (Взгляд один чернобровой дикарки, / Полный чар, зажигающих кровь), переходит в текст Кибирова косвенно, к тому же омонимом (как ‘чарка’) [380] В «Историческом романсе» Кибирова нет слова парка, но есть целый ряд образов, производных от этого слова. Ср. переход от чары-соблазна к чарочке в таком тексте Кибирова о России: Мелет Емелька да Стенька дурит, / Мара да хмара на нарах храпит) / Чара визжит-верещит. // Чарочка — чок, да дубинушка — хрясь! / Днесь поминали, что пили вчерась, / что учудили надысь. / Ась, да Авось, да Окстись («Блоку жена…» — Кибиров, 2009-а: 486). : оно порождает такие детали ситуации: самогонку под всхлипы тальянки; приворотное мутное зелье; Эта водка сожжет тебе глотку, Где Моэта шипучий бокал? [381] Ср. строки Пушкина: Вдовы Клико или Моэта / Благословенное вино / В бутылке мерзлой для поэта / На стол тотчас принесено. / <���…> Оно сверкает Ипокреной; / Оно своей игрой и пеной / (Подобием того-сего) / Меня пленяло: за него / Последний бедный лепт, бывало, / Давал я. Помните ль, друзья?/ Его волшебная струя / Рождала глупостей не мало, / А сколько шуток и стихов, / И споров, и веселых снов! («Евгений Онегин» — Пушкин, 1978-а: 82). В данном случае существенно, что ряд спиртных напитков начинается с отсылки к Есенину, у которого чары ‘волшебство’ названы в одной строфе с тальянкой, причем этими чарами можно метафорически напоить: Заглуши в душе тоску тальянки, / Напои дыханьем свежих чар, / Чтобы я о дальней северянке / Не вздыхал, не думал, не скучал («Никогда я не был на Босфоре…» [382] Есенин, 1977: 281. ).

Что бы корнет ни пил (по влечению к народу или по совету Кибирова), в чары не наливали: чара, чарка — это стилевые, условно-поэтические слова, типичные для романсов, как и метафора напоить чарами — ‘очаровать’. Именно условность поэтического словоупотребления позволяет объединить в сознании волшебство с посудой.

Мамзели, цыганки, белянка веселая (ср.: вдалеке от веселых подруг), актерки — это воплощения той другой, к которой мчится корнет молодой в стихотворении Некрасова. Постоянный эпитет молодой, ничего не выражающий, кроме верности традиции (корнеты были только молодыми), из последней строфы Некрасова переходит в первую строфу Кибирова — в клише, с той же инверсией существительного и прилагательного.

Корнет не знает Есенина, Ахматову [383] Ср.: Искривился мучительно рот (Ахматова, 1977: 28) — Искривятся усмешечкой губы (не очень ясно, чьи из этого любовного треугольника). Единичная перекличка с Ахматовой весьма содержательна: в этом параллелизме важна антитеза мучительно — усмешечкой , выразительно говорящая о перемене тональности знака, в данном случае жеста. , Блока, Галича, Окуджаву.

А между тем в «Исторический романс» попали многие образы, детали, слова из произведений этих авторов, особенно в большом количестве — из стихотворения Блока «Россия» [384] Блок, 1960–б: 254–255. :

Совпадений немало, хотя многие из этих образов и соответствующих слов — топосы, общие места: дорога, ямщик, избы, тоска, блеск. Но ведь именно с топосами и Блок и Кибиров имеют дело. Блок — как символист, Кибиров — как поэт, который пишет в постмодернистское время и принимает во внимание теорию топосов-симулякров. Стихотворение Блока, конечно, соотнесено со знаменитой метафорой Гоголя «Русь — птица-тройка». В «Тройке» Некрасова строки Не нагнать тебе бешеной тройки / Кони крепки и сыты и бойки тоже отчетливо перекликаются со словами из поэмы «Мертвые души»: Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? И Кибиров объединяет в «Историческом романсе» стихотворения «Тройка» Некрасова и «Россия» Блока, оборачиваясь на Гоголя, у которого «птица-тройка» Русь несется неведомо куда, пугая народы.