Владимир Колесов - Язык Города

И снова: на первый взгляд, как будто слово смотрится «продолжает» литературное смотрит, только с частицей -ся. Но, с другой стороны, налицо и влияние. Вот перевод с английского: Молодой человек смотрится элегантным и искренним, а в оригинале — слово appears 'кажется, выглядит, представляется со стороны'. Со стороны!

Так что если вглядеться в двухвековую цепь эмоционально усиливавшихся замен: является—кажется— смотрит—глядит—выглядит—смотрится, — легко обнаружить единство в общем значении слов. Это смена впечатлений о том, что «кажется».

Является что-то реально: кажется, что взаправду.

Кажется — то, что показывается, выражая при этом внешний контур увиденного: и тут важнее не наш взгляд, а сама вещь или лицо.

Выглядит — внимание переносится с предмета на видимость вещи; в сыром воздухе Петербурга зыбко расходится контур предмета, он не смотрит, а только выглядит, и нет никакой уверенности, что выглядит так, каков он на самом деле.

Смотрится — не важен теперь ни сам предмет, ни его видимость, но важно ваше к нему отношение, и то, как именно вы выражаете в нем себя.

В постоянной смене разговорных слов, придуманных и переведенных, — стремление все точнее выразить субъективизм впечатлений. И только в этом — в философском смысле — можно согласиться с теми, кто возражает против употребления в речи слова смотрится. Влияния проходят: со стороны французского — смотрит, со стороны немецкого — выглядит, со стороны английского — смотрится.

Подобных словечек много, мы их просто не замечаем в своей речи. Например, наблюдается постепенный сдвиг значений в выражениях л так думаю и дело проясняется. Я так думаю — мне так кажется — мне думается, выражая одну мысль, сменяли друг Друга. Для народника П. Н. Ткачева два первые — ultima ratio ('решающий довод') публициста, но четверть века спустя другой публицист уже полагал, что мне кажется (а не думается, как выражаются иные) все-таки лучше. Лучше оно и сегодня: в нем нет стремления выдать за последний аргумент собственное чутье. Вспомним еще: дело прояснилось (само по се« бе)—дело вырисовывалось (на наших глазах) — дело высвечивается (перед нами, но только в наших глазах). Нет в языке пустых слов: они всегда выразят наши чувства, выдавая нас, если и захочется нам слукавить.

Слово калоши многим покажется архаичным: нужно говорить галоши. Но не забудем, что телефон у К. Чуковского зазвонил в Петрограде, а там ходят в калошах.

Поразительна устойчивость форм калоши и галоши. До середины XIX в. носили только калоши. В «Истории двух калош» В. А. Соллогуба и немец сапожник говорит: Kaloschen!, и русский заказчик: Ёедные калоши!, и сам автор: Были это еще кожаные калоши...

Это очень странно, если учесть, что в немецком языке имеется слово Galosche, а во французском — galoche (оба с г). Петербургский немец, несмотря на влияние и немецкого и французского языков, предпочитает говорить Kaloschent Немецкое слово восходит к французскому, а то — к средневековой латыни: gal-licae 'галльская обувь (для грязной погоды)'. Древне-славянское слово колоча тоже заимствовано из латинского, но соотносится со словом calcea 'штанина' (ср. современное украинское слово холоша 'штанина, обмотка'). Древнерусское произношение этого слова, как можно судить по написаниям XV в., — колоша (еще без «акающего» произношения предударного гласного).

Итак, в Петербурге XIX в. носили кожаные и резиновые калоши, и только калоши.

Со временем стали различать резиновые галоши и кожаные калоши. Появились и разъяснения: «калоtua — надеваемая на сапоги, колоша — в горном деле»; «старинное русское калоша (колоша), более принятое в наше время, рекомендованное и Гротом, не вытеснило, однако, чуждой народному языку французской формы галоша. Некоторые колеблются и теперь»: у Куприна без калош — в высоких галошах; «Калоша женского рода — нижняя часть брюк от колен. Правая калоша, левая калоша» и т. п. Все время пытались различить калоши и галоши: то кожаные, то штанина, то краги, то еще что... не хочет русское слово уйти без оглядки. И даже Игорь Северянин решается окалошить ноги, может быть, оттого, что в его время огалошить звучало бы не столь поэтично. Когда потребовалось слово высокого стиля, другой поэт, Н. Ф. Щербина, создал лжеславянизм клаши (но не глаши).

Между тем и галоши ходят по петербургским мостовым: о высоких галошах как особой обуви пишут Н. А. Добролюбов, И. И. Панаев, А. И. Куприн. Только в начале 30-х годов XX в. специальным распоряжением по ленинградскому заводу «Красный треугольник» (который отливал калоши для всей страны) было приказано говорить и писать галоши, старинное слово калоши отменялось. Типично ведомственное распоряжение, поскольку в те же годы литераторы требовали обратного: говорить и писать калоша. Как бы то ни было, но сегодня ленинградские писатели предпочитают форму галоша, неленинградские — калоша: начальственный приказ возымел силу и русское слово калоши окончательно ушло.

Та же история с галстуком. Две формы существительного появились почти одновременно, при Петре I: галздук был заимствован из голландского языка, а галстух — из немецкого. И то и другое означает 'шейный платок'. О галстухе говорили А. С. Пушкин, К. С. Аксаков, И. А. Гончаров, И. С. Тургенев и другие писатели до конца XIX в. Однако форма и тип галстука постоянно изменялись. Н. И. Греч описывал, как «шею обертывали бесконечною косынкою: это была последняя парижская мода, наистрожайше запрещенная нашим правительством». Позже стало модно носить толстые галстухи — высокие тугие галстуки на Щетине...

В демократической среде 60-х годов XIX в. неожиданно возникает и галстук. Отражая новое произношение, его заносят в дневники. У Л. Н. Толстого в «Детстве» мальчики повязывали галетухи, но в «Анне Карениной» носят уже галстуки. Немецкое произношение уходит, сменяясь русским, которое в 1895 г. пытался обосновать и Я- К. Грот: «Многие, в точности держась немецкой формы слова, пишут гал-стух, но ошибочность этой формы в русском языке видна из уменьшительного галстучек', [х] по общему звуковому закону превратилось бы в [ш], а не в [ч]», как галстучишко, галстучник, галстучный. Не очень точное замечание: писали и галстушек! Сам Грот в словаре поясняет: <���Галстук—шейный платок». Так платок (галстух) или собственно галстук? Справимся у очевидцев.

У Ф. М. Достоевского герой стаскивал с себя галстух — совершенно истрепавшуюся и засаленную ленту или почти уже тесемку — шейный платок. И. И. Панаев пишет по-разному: поправляя свой шейный платок; белый галстух несколько раз обвертывался кругом его шеи; длинные концы его узорчатого галстука — тоже шейный платок. В зависимости от того, о чем речь, галстук и галстух различают и Н. А. Добролюбов, и В. А. Соллогуб, и др. Но стоило шейному платку стать французским кашне, мы утратили и галстух. Немецкое произношение уходит вместе с вещью.