Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

«Вы должны счесть меня за не очень благодарного, [даже] за большого негодяя, но заклинаю Вас, не судите по видимости. Мне невозможно сегодня предоставить себя в ваше распоряжение, хотя, не говоря уже о счастии быть у вас, одного любопытства было бы достаточно, чтобы привлечь меня к вам. Стихи христианина, русского епископа, в ответ на скептические куплеты! Да ведь это в самом деле находка! А.П.»

Стало быть, с общепринятой точки зрения история этого поэтического «диалога» выстраивается следующим образом. Пушкин публикует стихотворение «Дар напрасный…» в альманахе Дельвига «Северные цветы», вышедшем в свет в конце декабря 1829 года, Филарет днями знакомится с ним, вероятнее всего, увидев стихотворение в альманахе у Хитрово, его и Пушкина приятельницы, и тут же откликается на него стихотворением «Не напрасно…» ; Пушкин, как это следует из его записки к Хитрово от начала января , хотя и не смог приехать к ней сразу по получении от нее письма с сообщением об «ответе Филарета», все же вскоре посещает ее и, ознакомившись с «ответом», немедленно же пишет ответ – «СТАНСЫ» («В часы забав иль праздной скуки…» ), уже 19 января опубликованный «Литературной Газетой» (обращает на себя внимание скорость, с какой все происходит). На этом трактовка истории и самих стихов и заканчивается; впоследствии так она и воспринималась другими пушкинистами (напр., М.Г.Альтшуллером, В.С.Непомнящим).

Между тем существует еще один вариант последней строфы «триптиха»:

Похоже, этот вариант строфы был первоначальным, и становится понятным, откуда взялась арфа – из спонтанно возникшей аллитерации «арфа Филарета» ; тем не менее Пушкин в окончательном варианте поставил в первой строке слово посильнее – «палима» , а «Филарета» заменил на «серафима» , что почти в той же степени аллитеративно и тоже гораздо ближе к пресловутому «священному ужасу» . Именно эта строка со «священным ужасом» и привлекает наше внимание.

В обоих вариантах концовки в этой строке имеет место двусмысленность : ее можно прочесть как сказанную о неком поэте, от лица которого и написаны эти стихи, и таким образом определяющую фигуру «повествователя», не совпадающего с Пушкиным, – и как обращенную к самому себе – к автору, то есть к Пушкину. При трактовке первого и третьего стихотворений как написанных от лица Пушкина заключительная строка звучит явно иронически (особенно прозрачной становилась ирония в первом варианте с «арфой Филарета»). В этом случае имеет место явное нарушение чувства меры, абсолютно несвойственное Пушкину. Следовательно, поэт – не Пушкин. Но это означает, что Пушкин и в стихах использовал прием передачи роли «повествователя», и тогда этот случай не может быть единственным. Где же другие?

Отвлечемся на минуту от рассматриваемого триптиха и приведем слова Баркова из его интервью «Новым известиям» в 2002 году (А.Барков, В.Козаровецкий, «Кто написал “ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА” »; М., ИД КАЗАРОВ, 2012):

«Из мелких… произведений, сатирически изображающих гражданское кредо Катенина, следует назвать стихотворения, которые всегда были камнем преткновения не только для пушкинистики, но и для охранителей культивируемого имиджа “нашего национального гения”: “ЧЕРНЬ” ( “ПОЭТ И ТОЛПА” ), “ПОЭТУ” ( “Поэт! Не дорожи любовию народной…” ) с исходящим от первого лица откровенным выражением презрения к “толпе”, “черни” ( “Кругом народ непосвященный Ему бессмысленно внимал” , “И толковала чернь тупая” , “Молчи, бессмысленный народ, Поденщик, раб нужды, забот! Несносен мне твой ропот дерзкий, Ты червь земли, не сын небес” , “Подите прочь – какое дело Поэту мирному до вас!” ). Эти стихотворения неизменно трактуются пушкинистикой как выражающие настроения самого Пушкина, в то время как каждое из них – едкая пушкинская пародия на катенинское “Кто от души простой и чистой пел, Тот не искал сих плесков всенародных…” ».

Таким образом, первое и третье стихотворения триптиха следует рассматривать как стихи, написанные от лица некого «обобщенного» поэта, мысли и переживания которого могут частично совпадать с пушкинскими, но не обязательно целиком принадлежать ему.

III

Между тем, как показал Панфилов, осмысление этой пушкинской мистификации с озвучивания стихов и пушкинской записки к Хитрово по поводу «ответа Филарета» только начинается. Ключом к пониманию ее истинного смысла для исследователя послужило письмо П.А.Вяземского А.И.Тургеневу в Париж от 25 апреля 1830 года:

«В “Газете” ты удивишься стихам Пушкина к Филарету: он был задран стихами его преосвященства, который пародировал или, лучше сказать палинодировал, стихи Пушкина о жизни, которые он нашел у общей их приятельницы, Элизы Хитрово».

«В этом сообщении многое кажется странным, – пишет Панфилов. – Но мы сейчас хотим обратить внимание прежде всего на оговорку, которую до сих пор почему-то не замечали исследователи. Стихи Филарета, по утверждению Вяземского, не столько пародируют, сколько палинодируют стихотворение Пушкина. Между двумя этими словами существует диаметральная разница. “Пародируют” – чужие произведения. Палинодия же, “палинодировать” – …означает… отказываться, отрекаться от своих собственных слов, сказанных раньше…

Свидетельство Вяземского, как мы понимаем, бросает совершенно новый свет на “поэтическую переписку” Пушкина и митр. Филарета. Вяземский в почти незавуалированной форме сообщает их с Пушкиным общему знакомому, что оба стихотворения – “Дар…” и его “палинодия” – написаны одним и тем же лицом; и что, следовательно, так называемый “ответ Филарета” в действительности тоже принадлежит Пушкину. Вот почему Пушкин не спешил в дом Хитрово, горевшей желанием ознакомить его с им же написанным стихотворением!..»

Далее исследователь приводит справку из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», которую имеет смысл привести и нам:

«Палинодия – род стихотворения в древности, в котором поэт отрекается от сказанного им в другом стихотворении. Известностью пользовалась палинодия Стесихора, написавшего сначала оскорбительное по адресу Елены стихотворение, за что, по преданию, он был поражен слепотой; отказавшись в своей палинодии от своих слов, он снова получил зрение. В дальнейшем смысле под палинодией понимается всякое отречение».

«Нет сомнений, – пишет далее Панфилов, – что воспитанник Лицея Пушкин знал Стесихора. Изложенный сюжет слепоты и обретения зрения пронизывает его стихотворную “трилогию”. Мотив слепоты, естественно, не звучит открыто в первой ее части – стихотворении “Дар…”, потому что герой его еще не знает о своем “ослеплении”. Этот мотив начинает выходить на поверхность в инсценированном Пушкиным “обращении Филарета”: