Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

И, наконец, мотив явственно звучит в последнем стихотворении “трилогии”. Сначала – очищение духовных очей, пораженных слепотой:

И в завершение развития мотива – обретение способности видеть, как в легенде о Стесихоре:

Таким образом, “палинодирование”, о котором говорит Вяземский, не было его личной оценкой истории появления этой поэтической “переписки”, но собственным замыслом ее автора – Пушкина… Появление “ответа митрополита Филарета” предполагалось уже в момент создания первого стихотворения пушкинской “трилогии – “Дара…” Первое стихотворение уже изначально было “репликой” предполагаемого диалога».

«Следуя учительной традиции церковной поэзии», Пушкин в своем стихотворении « Дар…» изображал человека в состоянии упадка духа и «призывал проявить сочувствие к нему тех, кто считает себя находящимся в состоянии духовного благополучия…» Об этом свидетельствуют как названия стихотворений Григория Богослова, которые цитирует в своей работе Панфилов («О малоценности внешнего человека», «Плач о страданиях души своей», «Разговор с миром», «На плоть», «Жизнь человеческая», «Плач Григория о себе самом», «О суетности и неверности жизни»), так и цитируемые из них строки: «Глубина сердца моего опустела; не стало в ней ни мудрого слова, ни мудрой мысли»; «…Теперь в душе моей, которая прежде любила беседовать со всеми добродетельными, погибли все украшения, остались же – внутреннее желание и безнадежная скорбь» – и т.п. «Ответ митрополита» предлагал выход сомнениям «скептических куплетов» первого стихотворения и, как и стихи св. Григория, давал надежду на спасение и утешение в Боге; последняя реплика «триптиха» передает ощущение «поэта» перед откровением свыше.

«Создавая свою трилогию и тщательно конспирируя авторство одного из входящих в нее стихотворений, Пушкин задавал идеальный прообраз столь трагически не складывавшегося “диалога” Церкви и светской культуры, в личной форме диалога первого поэта России и первого ее церковного иерарха. Попытки такого не мистифицированного, а реального диалога будут возникать в последующем течении русской истории, вплоть до знаменитых Религиозно-философских собраний начала XX века».

IV

Панфилов в своем историко-литературном расследовании этой «поэтической переписки» показал, что ее «мотивы, образы и даже выражения мысли заимствованы из группы стихотворений» Григория Богослова и по сути аналогичны его основным размышлениям. В пушкинской «трилогии» внутренний драматический диалог религиозного мыслителя «расщеплен», и вопросы и ответы, которые тот задавал себе и сам на них отвечал, у Пушкина только «распределены по ролям». Нашей же целью было показать не только то, что современная Пушкину религиозно-философская проблематика интересовала поэта и была предметом его серьезных раздумий, но и то, что и в этом случае Пушкин оказался и мыслителем-провидцем, и гениальным мастером мистификации.

Из сказанного исследователем становится понятным, почему стихотворения «переписки»» последовали одно за другим с такой быстротой: все они произошли из одного источника.

Факт появления «ответа Филарета» у Хитрово не может быть объяснен участием в этой пушкинской игре самой Хитрово, которая в этом случае должна была бы – с подачи Пушкина – обменяться с ним мистификационными записками (совсем уж фантастическое предположение не только ввиду недоверия Пушкина к женской способности хранить тайны, но и потому, что Пушкин в своих мистификациях предпочитал держать ситуацию под собственным контролем). В то же время невозможно предполагать участие в этой мистификации и митрополита: он «был большим знатоком и ценителем поэтического творчества Григория Богослова, начиная со времен преподавания в семинарии Троице-Сергиевой лавры» (Говоров А., «Св. Григорий Богослов как христианский поэт»; Казань, 1886; цит. по той же работе Панфилова. – В.К. ), и не мог не увидеть в пушкинской инициации «диалога» изложения тех же взглядов в современной ему поэтической форме, но в «мирском» розыгрыше Пушкина (пусть и с выходом на духовные проблемы) играть роль не согласился бы. Его участие в этой мистификации не было прямым: в дальнейшем Филарет в разговорах по поводу происхождения его «ответа» Пушкину вел себя уклончиво и никогда прямо не подтверждал своего авторства – хотя и никогда не отказывался от него.

Поскольку Хитрово не сомневалась, что автором стихотворения «Не напрасно, не случайно…» был именно Филарет, – при том, что она не могла получить его ни от митрополита, ни от Пушкина, – в мистификации принимал участие кто-то еще. Для нас, видимо, так и останется скрытым, как именно осуществил эту мистификацию Пушкин, не вызвав у нее никаких подозрений. Весьма вероятно, что это одна из тех пушкинских мистификаций, которая не может быть разгадана «до конца».

I

Это стихотворение при жизни Пушкина не печаталось, ни черновиков, ни беловика не сохранилось, впервые опубликовано оно в 1858 году с датой «1830», а по своей обнаженности – одно из самых откровенных стихотворений поэта:

Для первой трети XIX века, когда браки по любви были редкими, – ситуация в семье тривиальная, но никто из наших лучших пушкинистов и не сомневался, что Пушкин и в этом стихотворении описывал личный опыт. Ну, что ж, известно, что когда Наталья Гончарова выходила за Пушкина , она его и не любила . Он понимал это и надеялся, что со временем полюбит: «Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери, – писал Пушкин 5 апреля 1830 года в письме к матери Натальи Николаевны. – Я могу надеяться со временем возбудить ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца» . Даже если бы в конце концов произошло то, на что надеялся Пушкин, на первых порах взаимоотношениям мужа и жены это стихотворение вполне соответствовало бы (а, скорее всего, именно это, новое ощущение вызвало замысел сравнения и стало основой двучастного стихотворения), – да вот закавыка: под ним стоит дата «1830». А Пушкин женился в 1831-м.