Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Мочны ль крылья опустились?

Клев ли крепкий ослабел?

Сильны ль когти притупились?

Взор ли ясный потемнел?

Что с тобою, быстрокрылый?

Не случилась ли беда?»

Как возговорит уныло

Млад ясен орел тогда:

«Нет, я вижу: недалеко

Речка быстрая течет,

А по речке по широкой

Лебедь белая плывет.

Мочны крылья не стареют,

Крепкий клев не ослабел,

Сильны когти не тупеют,

Ясный взор не потемнел.

Но тоска, тоска-кручина

Сердце молодца грызет,

Опостыла мне чужбина,

Край родной меня зовет.

Там, в родном краю, приволье

По подне́бесью летать,

В чистом поле, на раздолье,

Буйный ветер обгонять.

Там бураном вьются тучи;

Там потоком лес шумит;

Там дробится гром летучий

В быстром беге о гранит.

Там средь дня в выси далекой

Тучи полночью висят;

Там средь полночи глубокой

Льды зарницами горят.

Скоро ль, скоро ль я оставлю

Чужеземные краи?

Скоро ль, скоро ль я расправлю

Крылья мочные мои?

Я с знакомыми орлами

Отдохну в родных лесах,

Я взнесусь над облаками,

Я сокроюсь в небесах».

Эти стихи написаны тем же размером, что и сказка, и опубликованы тогда же – через два месяца после публикации «Библиотекой для чтения» первой части «КОНЬКА-ГОРБУНКА» , еще до выхода первого издания сказки. Куда же девались свобода и неархаичность слога, чуткость к русскому языку, позволившая автору сказки использовать в ней словарь, и по сегодня ничуть не состарившийся (я имею в виду первопечатную редакцию)? Куда девалось мастерство, вместо которого – сплошные глагольные рифмы да ершовские «перлы» вроде «как возговорит уныло» и «млад ясен орел» , «крылья мрачные» и «игриво струйку гонит за собой» , «крепкий клев не ослабел» и «ясен взор не потемнел» , «мочны крылья не стареют» и «сильны когти не тупеют» , «там бураном вьются тучи» и «там потоком лес шумит» , «по подне́бесью летать» и «тучи полночью висят», «Там средь полночи глубокой»и «чужеземные краи» ?

А вот начало стихотворения 1836 года «КОЛЬЦО С БИРЮЗОЮ» , опубликованного Плетневым в «Современнике», уже после смерти Пушкина, в том же номере, где были опубликованы пушкинские «Галуб» и «Летопись села Горюхина»:

Полагаю, после публикации таких стихов авторитет Ершова «безвременно потуск» .

«Впечатление такое, – писал Александр Лацис, – что ни в чем худом не повинный человек попал в ложное положение. Он считал своей обязанностью поддерживать свалившуюся на него репутацию. Многие жанры перепробовал, ни на чем определенном не остановился. Когда старался сочинить что-либо шутливое, взамен остроумия получались вымученные, нарочитые колкости. Когда же нельзя было не отозваться на высокую тему – появлялось нечто выспреннее. Разве не таковы заключительные строки напечатанного в 1837 году стихотворения, посвященного кончине Пушкина? (Стихотворение “КТО ОН?” , также опубликованное Плетневым в “Современнике”, в номере, изданном по смерти Пушкина, “в пользу семейства его” . – В.К. )

Впрочем, подлинный П.П.Ершов, при всей своей бесцветности, ничуть не хуже нынешних сочинителей торжественных од».

Вынужденная публикация стихов Ершова на самом деле вызывает у меня чувство жалости и сострадания: все-таки делать посмешищем ни наших ершоведов и пушкинистов, ни тем более Ершова я не собирался. В конце концов, ведь он принял участие в пушкинской мистификации , и одного этого довольно, чтобы отнестись к нему снисходительно. Полагаю, что те, кто столь рьяно отстаивает его авторство, в результате загонят «под плинтус» и его имя, и свое вместе с ним.

Да, его стихи публиковались рядом с пушкинскими, как и многие другие стихи, – «Библиотека для чтения» была всеядным журналом, а за стихи Сенковский никому не платил (кроме Пушкина, разумеется). И «Библиотека для чтения», и «Современник» публиковали стихи Ершова только потому, что у него, благодаря «КОНЬКУ-ГОРБУНКУ» , было имя, а имя, как известно, привлекает покупателей.

Я допускаю: мое утверждение, что у Ершова, кроме текста этой, якобы написанной им сказки, нет ни одной талантливой строки, выглядит излишне категоричным. Так ведь все дело в том, что когда читаешь такие стихи, понимаешь, что имеешь дело с очевидной бездарностью.

А у бездарности не может быть ни талантливых стихов, ни даже строк – если только они не чужие .

Это особенно наглядно при сравнении пушкинских строк сказки (издания 1834 года) и позднейших исправлений Ершова.

«Немало странного, косноязычного и чуждого грамоте вписано в позднейшие издания, – отмечал Лацис. – Не было у Пушкина “Принесли с естным лукошко” , “Уши в за́греби берет” , “Побега́й в дозор, Ванюша” , “Кобылица молодая, Очью бешено сверкая…”

А что было? Простота и точность. “Кобылица молодая, Задом, передом брыкая…”. “Взяли хлеба из лукошка”. “Крепко за уши берет”. “Ты поди в дозор, Ванюша”.

У Пушкина конек разговаривает по-человечьи. Ну, а в четвертом издании подсыпано реализма: вместо “Тут конек его прервал” читаем “Тут конек ему заржал” .

“Чудо разом хмель посбило” , “Натянувшись зельно пьян” , “Некорыстный наш живот” , “Починивши оба глаза, Потирая здесь и там” , “Кто петь знает, что горит” , “переться” и “с сердцо́в” – все это ершовизмы, плоды сплошной ершовизации».

В первом издании сказки есть места с отточиями вместо текстовых строк. В позднейших редакциях Ершов все эти места заполнил – как правило, своими текстами, которые чаще всего «торчат», ухудшая сказку. Однако есть несколько случаев, где может иметь место и восстановление пушкинского текста. Так, например, в журнальной публикации первой части сказки есть единственное место со строчками точек, и восстановленные – пушкинские – строки показывают, что это действительно цензурное изъятие. Никитенко, чтобы показать «работу цензора», из того, что Иван говорит царю, вычеркнул три строки, которые потом Ершовым по пушкинскому первоначальному тексту были легко восстановлены: