Линор Горалик - Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими

ГОРАЛИК По текстам – конечно.

БАРАШ Ну и тогда же примерно у меня началось сближение с рок-музыкантами. Это была волна рок-клуба, расцвет русской рок-музыки. Я всегда ее любил, ходил в конце 70-х на всякие подпольные концерты, когда там играли группы со странными такими названиями, скажем «Облачный край», «Пурпурная атака». Ну естественно, «Машина времени»… На сцену летели бутылки. В подмосковных клубах в основном это происходило – в Москву их не пускали.

ГОРАЛИК Сейчас тоже можно попытаться кинуть в Макаревича бутылкой. В Барвихе, например…

БАРАШ В середине 80-х я стал общаться с несколькими группами. И что-то пошло, совпало с группой, которая называлась «Елочный базар». Лидером был Олег Нестеров. Предложил им несколько вариантов нового названия. Среди прочих было, помнится, «Пай-мальчик». В результате остановились на «Мегаполисе». Тогда это было слово, только начавшее быть на слуху, с некоей клевостью. Что-то вроде «Лофт» или «Автаркия». Первая пластинка, вышедшая в 89-м году на фирме «Мелодия», называлась «Бедные люди». Я сформулировал концепцию: голос маленького человека в большом городе, продолжение Достоевского и всей этой линии еще с XIX века. Написал статью об этом для такого экзотического издания, как журнал фирмы «Мелодия», она называлась – молодость! – довольно манерно: «Шесть намеков на то, что такое группа „Мегаполис“»… Ну, в общем, с тех пор и до сих пор это продолжается.

ГОРАЛИК А желания оказаться на сцене не было? Это же был момент, когда граница между ролями в проекте оказывалась очень проницаемой.

БАРАШ У нас тогда была очень активная сценическая жизнь просто как у поэтов. Примерно с 86-го года. Клуб «Поэзия». Ничего другого, кроме «сцены», не было – еще не печатали. Вся жизнь воплощалась именно на эстраде. Там была такая система, что один четверг в месяц – круга Пригов и Рубинштейн, туда же Гандлевский входил, еще несколько человек, Денис Новиков… Один вечер – условно мета– и «иронистов», Искренко, Друк, Бунимович… Один вечер – круга «Эпсилон». И еще один четверг в месяц – свободные чтения… Я был куратором круга «Эпсилон» внутри клуба «Поэзия». Кроме стихов на вечерах «Эпсилона» были и другие вещи. «Синкретические» вечера это называлось. Чтение сплеталось с музыкой, в основном трио «Три „О“»: Летов, Кириченко, Шилклопер. С кино, мультипликацией, слайдами – в основном братья Алейниковы. Когда они начали издавать журнал «Сине-фантом», я редактировал первые несколько номеров с литературной точки зрения. Но это еще одна отдельная история. Мы работали все вместе – бригада вахтеров на ТЭЦ-16 на «Полежаевской».

ГОРАЛИК Отсюда поподробней.

БАРАШ В караул входили Игорь Алейников, Аркаша Кириченко, Андрей Туркин, я, Миша Дзюбенко – филолог, художник Леня Зубков… Начальником караула, который нас всех собрал, был Геннадий Кацов, поэт, прозаик и директор клуба «Поэзия». Неплохо бы сейчас обнаружить стенную газету сто первого отряда, которую мы сделали втроем с Туркиным и Кацовым… 86–87-й год. Ночь, эта ТЭЦ огромная, трубы, пустыри, поземка, я сижу на главной проходной, в наушниках – авангардный джаз, ноги в присланных с Запада (купленных там на блошином рынке) сапогах на столе, и входит работяга на ночную смену. И мы смотрим друг на друга, не понимая, кто перед кем оказался… Самое жуткое воспоминание о ТЭЦ, когда меня оставили, – это огромное производство, электричество на несколько московских районов и веток метро – на главном пульте, а под стулом пробежала крыса. Все спали или были на других далеких постах. И в течение примерно получаса с несколькими московскими районами могло произойти что угодно. Я где-то бегал по коридору… ТЭЦ, кстати, была рядом с квартирой Димы Врубеля. Буквально несколько сот метров через какие-то пути. У него был открытый днем и ночью дом-мастерская. И мы часто туда заходили, был такой маршрут – либо до смены на ТЭЦ, либо после.

ГОРАЛИК Послушайте, – вахтер, но ведь параллельно с этим всем у вас еще случились первая женитьба и первый сын.

БАРАШ Когда мы поженились, мне было двадцать, жене – девятнадцать. Через год родился сын. Я работал в технической библиотеке. Учился на вечернем. Жил у жены в Гольяново. Над прудом, у леса. Песня «Влажная ложь» «Мегаполиса» оттуда. И это была такая вот советская жизнь. Одно из страшных воспоминаний – как потерял в вечерней полутьме у овощного киоска двадцать пять рублей. Или еще. Не было денег на детскую коляску, и мы ее взяли в прокате на Уральской улице. В узком лифте я ее слегка покарябал, и год или сколько, пока благополучно не сдал, видел кошмарные сны, что ее не примут, что придется платить. Вот все эти классические советские ощущения. Первый брак длился шесть лет, что-то такое…

ГОРАЛИК Вы тогда думали хоть на секунду, что будете уезжать из России?

БАРАШ Естественно… Ну и вот где-то года с 87-го начал этим заниматься. Это занимало некоторое время.

ГОРАЛИК Как вы принимали решение?

БАРАШ С точки зрения того, что называется референтным кругом, это выглядело так: вы сидите все в клетке жуткой, клаустрофобической. И вот ситуация, что какой-то одной из категорий граждан антиутопии представляется возможность выйти. Просто встать и выйти из вольера. Можно остаться. Но ощущение такое – в духе «Египетских ночей»… челлендж… А лично – и это более глубокая и острая вещь – я хотел уйти от своего бэкграунда, освободиться в одиночестве. То есть это был отъезд больше «от», чем «в», и больше от людей, чем от чего-то «вообще». Ну и тест – как я один выживаю.

ГОРАЛИК То есть это был такой вызов себе?

БАРАШ Да. И что выясняется – и даже несколько разочаровывает. Ты на самом деле оказываешься ровно тем, что ты есть, ни больше, ни меньше. Если готов работать, чем-то для чего-то жертвовать на уровне общей вменяемости, то довольно скоро оказываешься в той же позиции, в которой был бы в любом другом сообществе. Дальше уже коррекции на страну, время…

ГОРАЛИК Как были устроены ваши отношения с этим новым окружающим миром? Вы ожидали, что в ваши тексты войдут сейчас другой язык, другие модусы речи?

БАРАШ У меня всегда был, и в России тоже, интерес к археологии, истории, этнографии. Родители в детстве много возили по древним городам, монастырям, усадьбам, я их помню тактильно, ногами и ладонями, пробегал и проползал тогдашний разрушенный Новый Иерусалим или Архангельское, офицерский дом отдыха, вдоль и поперек в младших классах школы… Ну и всегда был сантимент к еврейскому. Это не было главной частью жизни, но без сантимента в Израиле вообще трудно жить. Точнее – бессмысленно. И домашность, семейственность общей атмосферы… Ощущение похожести, родственности этой людской массы – счастливое ощущение. Это касается и экспансивности, непосредственности, которые я ощущал в другом преимущественно этносе в Москве – как свои какие-то нелепые слабости, почти клинику, – а тут все такие же… общая атмосфера…