Любовь Кихней - Осип Мандельштам. Философия слова и поэтическая семантика

При втором способе установления тождества в стихотворении вначале задается образ, которому автор приписывает функцию знака; последний в смысловом развертывании текста получает ряд образных конкретизаций, обретающих статус означаемого. Причем, как правило, сигнификаты-означаемые нередко предстают в сложном образном «разветвлении», семантика которых сводится к исходному означающему – как образные варианты – к инварианту. И тогда означающее предстает в статусе контекстуального символа, символические значения которого синтагматически развернуты в наличном тексте.

Третий тип взаимодействия означаемого и означающего предполагает тождество, при котором уравниваются как знаки определенного равенства означающее и означаемое , при этом означающее может быть означаемым, а означаемое – означающим – по принципу зеркала.

Проведенная реконструкция авторской трактовки семантической структуры стихового слова позволила по-новому описать взаимоотношения между означающим, означаемым и знаком , характерные для движения смыслообразов в «Камне». При анализе синтагматических значений поэтических знаков раннего Мандельштама целесообразно ввести понятие «роль» вместо соссюровского понятия «смысл». Смысловая роль словесных знаков формируется под давлением поэтического контекста, и при постоянстве объекта изменение контекста влечет за собой и изменение смысловой роли. Тогда место объекта (денотата) в соссюровской схеме у нас займет контекстная ситуация . Неизменным в нашей схеме по сравнению с соссюровской триадой остается только имя , которое при константности формы становится величиной переменной.

Объектные ситуации оказываются конкретным воплощением структур совершенно иной природы, структур, элементами которых являются роли. Роли в отличие от объектов обладают ограниченным, фиксированным спектром потенциальных проявлений.

Характер связей между элементами ролевых структур, правила их взаимодействия в значительной мере определяются самими ролями. Смысл текста – это указание на ту ролевую структуру, которую актуализируют поименованные в этом тексте объекты, а смысл слова – это указание на роль, которую играет поименованный этим словом объект.

Наращивание смысла поэтического слова на уровне синтагматических связей в произведении, отмеченное структуралистами (Я. Мукаржовским, Я. Славиньским, Р. Якобсоном), в мандельштамовских контекстах происходит за счет использования автором «референциальной памяти слова», которая как бы вбирает в себя смысл предыдущих и последующих слов, расширяя этим рамки своего значения. За счет особого рода структурирования словесного материала происходит контекстное накопление смысловой энергии слова в стихе, строфе и стихотворении. По сути дела, речь идет не о преодолении сопротивления материала, а об умении использовать новые принципы сочетаемости слов. Потенциальные силы слова хранятся не только в семантических (словарно заданных) значениях, но, главным образом, в архитектонических возможностях текста.

Принцип тождества, заявленный в «Утре акмеизма», инспирирует метафорический принцип конституирования поэтического текста как целого. Метафора становится доминирующим средством выразительности в поэтике первого периода. Требование тождественности семантического знака объекту изображения, декларированное в манифесте, оборачивается на практике не тождественностью, а сопоставимостью слова и вещи, природы и культуры, плана бытия и плана сознания. При этом метафорическое «расшатывание» связей между смыслом и объектом закона тождества не нарушает, а указывает лишь на неокончательную смысловую тождественность вещи самой себе, на ее способность быть отображением других вещей – на уровне «торчащих» из ее внутренней формы смысловых пучков.

Семантическая поэтика «Tristia» в корне иная, чем в «Камне» (что заставляет пересмотреть устоявшееся представление о поэтике Мандельштама акмеистического периода). Это связано, прежде всего, с тем, что смысловая очерченность границ слова оказалась нарушенной, что метафорически обозначено поэтом как феномен «блаженности» и «бессмысленности» слова.

Специфика поэтической семантики «Tristia» определяется, прежде всего, новым соотношением узуального и контекстуального значения слова. Если в первый период творчества Мандельштам утверждал своей поэзией не просто номинативную, но, скорее, животворящую силу слова, возрождающую из хаоса небытия вещи посредством их именования, то сейчас главным в его поэзии становится мотив «психейности», на практике означающий разделение звуковой оболочки и семантического значения. Из этого следует, что фонетическая значимость может облечь любую понятийную сущность.

«Слово как таковое» лишено потенциального контекста и является просто знаком или именем какого-то объекта. Оно не имеет смысла, так как даже в потенции не является элементом осмысленного высказывания. Но в то же время каждое слово скрывает за собой совокупность осмысленных контекстов, в которые оно может входить. Психейность в таком случае оборачивается актуализацией то тех, то иных смыслов, заложенных в слове посредством его включения в разные контекстуальные связи.

Характерным признаком композиционного построения стихотворений второго периода является фрагментарность, внешняя членимость, на первый взгляд, не связанных друг с другом образных сегментов. Но здесь вступает в силу система семантических лейтмотивов, устанавливающих отношения оппозиции, контраста, близости и т. д. и образующих при этом новую «тонкую» или «глубинную» смысловую структуру. Семантические деривации лексических единиц, наблюдаемые в «Tristia», обусловлены новыми принципами ассоциативного развертывания текста стихотворения. Метонимические тождества, семантические повторы и аналогии, скрытые со– и противопоставления, ассоциативные цепочки создают смысловые поля ассоциативно-метонимического типа, внутри которых словарные значения слов оказываются преобразованными.

Ведущим тропом в «Tristia» становится уже не метафора, как в «Камне», а метонимия, что косвенно было связано с изменением картины мира поэта, а именно с нарушением онтологической тождественности мира самому себе в эпоху войн и революций.

Так же, как и метафора, метонимия в стихах Мандельштама воспринимается не столько как фигура речи («где название одного предмета или идеи используется для обозначения другого, с которым первый каким-либо образом связан или частью которого он является» (Show, 1972. Р. 238)), сколько как «логосная» категория, призванная идентифицировать целое по характерной для него части.