Анатолий Чудинов - Зарубежная политическая лингвистика

Попытаюсь резюмировать сказанное о «справедливости» в лингвистической и культурологической литературе (естественно, основные акценты понимания «справедливости» касаются трактовки этого понятия русским сознанием). Само понятие «справедливости» связывается прежде всего с идеей распределения благ (равного распределения), и для него существенны такие смысловые блоки, как субъект распределения, объект распределения (тот, кто получает), ресурс распределения – то, по какому принципу происходит распределение ресурса. «Справедливость» предполагает, что некий «судья» принимает решение в ситуации, которая касается распределения благ или наказаний, и говорящий или другой субъект оценки характеризует это решение как адекватное ситуации, справедливое,выступая вторым судьей ситуации. Подобная характеристика «справедливости», если она провозглашается идеологической установкой власти, побуждает задаться вопросом: кто берет на себя роль «судьи второго порядка?» («А судьи кто?») Ведь справедливость основана не на холодном рассудке и беспристрастности, а на некотором нравственном чувстве, в силу чего одни и те же вещи, рассматриваемые с разных сторон, могут казаться одним людям справедливыми, а другим – нет. Торжество справедливости приравнивается обычно к

восстановлению равенства. Не могу отказать себе в удовольствии привести фрагмент из книги детского писателя Г. Остера «Ненаглядное пособие по математике», где в пародийной задаче иллюстрируется понимание справедливости как равенства: У старшего брата 2 конфеты, а у младшего 12 конфет. Сколько конфет должен отнять старший у младшего, чтобы справедливость восторжествовала и между братьями наступило равенство? Поскольку понятие «справедливости» неочевидно, а справедливость «плюралистична и рациональна» (исходя из определенной точки зрения, можно легко обосновать «справедливость» тех или иных вещей и, следовательно, существует множество «справедливостей»), это слово, считают лингвисты, является типичным элементом социальной демагогии.

Разделяя сказанное другими лингвистами, мне хотелось бы обратить внимание еще на одно обстоятельство. Если понятие «справедливости» связано с идеей существования двух судей – распределяющего блага и оценивающего «справедливость» распределения, – то согласуется ли внедрение «справедливости» как государственного принципа с установкой на сокращение бюрократического аппарата, провозглашаемое в свое время и «Единой Россией», и сегодня партией экс-президента Литвы? Говоря об использовании имени «справедливость» в политических декларациях, еще раз подчеркну:

1) смысловая неопределенность понятия «справедливость», возможность его различных истолкований делают слово инструментом социальной демагогии, с одной стороны, с другой – не позволяют ясно представить путь внедрения ценностной установки с таким именем в деятельность государственных и общественных структур – обозначим такой способ определения политической стратегии как «непрозрачный»;

2) названные выше смысловые блоки понятия «справедливость» побуждают предположить, что внедрение «справедливости» как принципа деятельности государственного механизма усиливает иерархическую организацию этого механизма: в нем предполагается место для субъекта распределения благ («судьи» первого порядка), от которого зависит адресат распределения, и место для «судьи» второго порядка, оценивающего, насколько «справедливо» осуществлено распределение. Такая иерархическая структура «справедливости» как принципа деятельности предполагает увеличение количества «судей» из числа государственных мужей. В таком случае текст, декларирующий осуществление принципа «справедливости» и одновременное сокращение государственного аппарата, оказывается внутренне противоречивым;

3) имя справедливость (социальная справедливость) активизирует в сознании тексты предшествующей идеологической эпохи, где соответствующая ценность выступала в ряду таких ценностей, как равенство, отсутствие эксплуатации человека человеком, народовластие, и где отсутствовали ценности с именами свобода личности, демократия, терпимость и т. п.

Перейдем к следующему понятию, используемому российскими и литовскими политическими силами в качестве ключевого для выражения своих установок. Противопоставление порядок/хаос относится к числу фундаментальных оппозиций в системе оценок человеческого восприятия вообще. Тем не менее существуют культуры, где это понятие обладает особой ценностной значимостью, и культуры, где порядок как ценность не акцентируется. В этом, например, принципиальное отличие русской культуры от культуры немецкой, где концепт Ordnung ('порядок') является основой всей системы этических представлений. Романтик Шиллер называл Ordnung даром небес, благодаря которому возникла цивилизация, – трудно, однако, представить русского поэта, боготворящего порядок. Существование понятия «Ordnung» в немецком сознании, согласно сложившемуся в гуманитарных науках представлению, коррелирует с характерными для немецкой жизни многочисленными предписаниями и запретами, отражающимися в широко распространенном бытовании в немецкой действительности запретительного знака «Verboten» (запрещено). Рассматривая систему ценностей, выражаемую концептом Ordnung в немецком сознании, А. Вежбицкая предлагает такой «культурный сценарий» представлений о ценностях (то есть как думают немцы, думая о порядке):

A. хорошо, если люди будут знать

какие вещи они должны делать каких вещей они не должны делать

B. хорошо, если кто-то скажет

какие вещи люди должны делать каких вещей они не должны делать

«Если английские культурные сценарии, – пишет А. Вежбицкая, – можно связать с ценностями «личной автономии», то рассмотренные… сценарии могут быть связаны с ценностью «общественной дисциплины»…» [Вежбицкая, 1999: 459].

Русская повседневная жизнь, как и литовская, в отличие от немецкой, не знает обилия запретительных и предписывающих знаков иного действия. Русская идея порядка связывается, как мне представляется, с представлениями о том, что каждый человек должен выполнять установленные функции и каждая вещь должна находиться на своем месте, т. е. в идее порядка реализуется представление о «нормальном» положении вещей. Для каждого социума складывается свое понятие нормы, отсюда существует «лагерный порядок», «государственный порядок», «воинский порядок», «уличный порядок» и т. п. Нормы социума могут изменяться, поэтому возможно существование «революционного порядка». В сущности, понятие «порядок», так же как и понятие «справедливость», обладает высокой степенью смысловой неопределенности. Смыслы, реализуемые в выражениях устанавливать порядок, наводить порядок, следить за порядком, говорят о том, что порядок называет установленное некогда и кем-то или сложившееся само по себе положение вещей, которое может нарушаться. Отсюда необходимость в фигуре наблюдающего за порядком, занимающего иерархически более высокое положение по отношению к соблюдающим порядок. (В силу необходимости еще одной структуры – наблюдающего за порядком– тезис о поддержании порядка на государственном уровне также представляется вступающим в противоречие с тезисом о сокращении государственного аппарата.)