Ольга Гиль - Зарубежная литература XX века. Учебно-методическое пособие

V
I don’t believe in God.
I do believe in avenging gods.
Who plague us for sins we never sinned,
But who avenge us.
That’s why I’ll never have a child,
Never shut up a chrysalis in a match-box,
For the moth to spoil and crush its bright colours,
Beating its wings against the dingy prison-wall.

1
Горечь, скудость, убожество детства
Отвратили меня от любви к Богу,
Я не верю в его доброту;
Я могу верить
Во множество мстящих богов.
Больше всего я верю
В богов горькой скуки,
Жестоких местных божков,
Иссушивших мое детство.
2
Я видел, как прячут
Куколку в спичечную коробку —
«Посмотреть, какой выведется бражник!»,
Но когда он пробьет оболочку,
То будет биться о стены тюрьмы,
Пытаясь выбраться на свет,
Чтобы расправить свои крылья.

Так было со мной.
Кто-то нашел мою куколку
И спрятал в спичечную коробку.
Мои сжатые крылья обились
И осыпали цветную пыльцу,
Прежде чем открыли коробку,
Чтобы выпустить бабочку.
Но было уже поздно,
Ибо вся красота, открытая перед рожденьем,
Ссыпалась с меня, как пыльца.

3
Я ненавижу этот город.
Ненавижу город, где жил в детстве;
Ненавижу память о нем.
Там всегда были тучи, дым, дождь,
В этой мрачной долине.
Дождь, непрерывный дождь.
Кажется. Я не видел солнца до девяти лет, —
А это уже поздно;
Все поздно после первых семи лет.

Длинная улица, где мы жили,
Была как сточная канава
И такая же грязная.
На ней стояли большой колледж
И лжеготическая ратуша.
Там были захолустные жалкие лавки —
Бакалея, товары для женщин,
Лавка, где я покупал переводные картинки,
Магазин роялей и граммофонов,
Перед которым я часто стоял,
Зачарован блеском пианино и портретом
Белой собаки, глазеющей в граммофон.

Как все было скучно, серо, грязно и жалко.
В дождливые дни – там всегда шел дождь —
Я становился на колени на стул
И смотрел на улицу из окна.
Грязные желтые трамваи
Тащились шумно по ней,
С грохотом колес и звонков
И гулом проводов наверху.
Лужи выплескивались из выбоин
И снова стекались назад,
Пузырясь коричневой пеной.

Там не на что было смотреть —
Все было так скучно, —
Серые ноги под черными зонтами
Пробегали по серым тротуарам;
Иногда громыхал фургон,
И лошади отбивали копытами
Странный пустой звук
В молчаливом дожде.

Там был серый музей
С мертвыми птицами, насекомыми, животными
И реликвиями римлян – тоже мертвых.
Там были набережная,
Асфальтовый променад и мостовая,
Три мола, ряд домов
И тухло-соленый запах гавани.

Я жил, как бражник,
Как одна из этих серых пифий,
Порхающих по виноградникам Капри.
Проклятый городишко был моей спичечной коробкой,
И я бился о его стенки,
Пока мои крылья не потускнели,
Как этот проклятый городишко.
4
В школе было так же скучно, как на Главной улице.
Меня обучали косому письму —
Я хотел быть один, хоть и был ребенком,
Один вдали от дождя, серости, скуки,
Где-нибудь далеко.

Город был скучен:
Набережная скучна,
Главная и другая улицы скучны, —
Помнится, был там и парк,
Такой же дьявольски скучный,
С геранями, которых нельзя было рвать,
С подстриженными лужайками, где нельзя было играть,
С прудом золотых рыбок, где нельзя было кататься на лодке,
С воротами из китовых челюстей,
С качелями для «детей из пансионов»
И с дорожками из гравия.

По воскресеньям гудели колокола
Баптистских, евангелических, католических церквей;
Там была и Армия спасения.
Меня водили в Высокую церковь;
Фамилия пастора была Моубрэй.
«Хорошая фамилия, но он чересчур ею кичится», —
Так говорили о нем.

Я носил с собой черную книжку
В эту холодную сырую церковь
И сидел на жесткой скамье,
Вставал, когда пели псалмы,
Становился на колени, когда молились, —
А потом от скуки строил
Поезда из молитвенников.

Там не на что было смотреть,
Нечего делать,
Не с чем играть,
Только наверху в пустой комнате
В большом жестяном ящике
Хранились снимки Великой хартии
И Декларации независимости,
И одного письма Рэли после Армады.

Там были коллекции марок —
Желтые, голубые попугаи из Гватемалы,
Голубые олени, рыжие павианы и птицы из Саравака,
Индейцы и корабли
Из Соединенных Штатов,
И зеленые, и красные портреты
Короля Франкоболло
Из Италии.

5
Я не верю в Бога.
Я верю в злобных богов,
Наказующих нас за чужие грехи
И мстящих нам.
Поэтому у меня не будет ребенка,
Я не положу куколку в спичечную коробку,
Чтоб бражник осыпал яркую пыльцу,
Ударяясь крыльями о стены тюрьмы.

Whirl up, sea —
whirl your pointed pines,
splash your great pines
on our rocks,
hurl your green over us,
cover us with your pools of fir.

Бушуй, волнуйся, море,
Вздымай свои острые сосны,
Бросай на скалистый берег
Свои величавые сосны,
Обдай нас своим изумрудом,
Заверни в свои хвойные лужи.

You are as gold
as the half-ripe grain
that merges to gold again,
as white as the white rain
that beats through
the half-opened flowers
of the great flower tufts
thick on the black limbs
of as Illyrain apple bough.
Can honey distill such fragrance
as your bright hair —
for your face is as fair as rain,
yet as rain that lies clear
on white honey-comb,
lends radiance to the white wax,
so your hair on your brow
casts light for a shadow.

Ты такой золотой,
Как колос, слегка недозрелый, —
В нем блеск золотой загрубелый,
Белый, как дождь белый,
Который частит, не щадя,
По недораскрытым цветкам,
Сбившимся плотно в султаны
На толстых черных ветвях
Иллирийских низеньких яблонь.
Может ли мед источать
Тончайшее благоуханье,
Как кольца твоих волос?
Лицо твое краше дождя,
Покоящегося мирно
На белых медовых сотах,
Искрящего белый воск;
Кольца волос на лбу
Высветят черную тень.

Are you alive?
I touch you.
You quiver like a sea-fish.
I cover you my net.
What are you – banded one?

Ты жив?
Я трогаю тебя —
А ты дрожишь, как рыба.
Покрою я тебя своею сетью.
Ты кто? Один из тех, кого связал обет?

O wind, rend open the heat,
cut apart the heart,
rend it to tatters.

Fruit cannot drop
through this thick air —
fruit cannot fall into heat
that presses up and blunts
the points of pears
and round the grapes.

Cut the heat —
plough through it,
turning it on either side
of your path.

Распахни этот зной, ветер,
Режь на части жару,
Разорви ее в клочья.
Воздух такой густой,
И плоды не могут упасть —
Не могут упасть сквозь жару,
Что притупила
Концы спелых груш
И округлила
Ягоды винограда.