Ольга Гиль - Зарубежная литература XX века. Учебно-методическое пособие

Режь этот зной,
Вспаши его, ветер,
Отбрасывая
По сторонам.

When you came, you were like red wine and honey,
And the taste of you burnt my mouth with its sweetness.
Now you are like morning bread,
Smooth and pleasant.
I hardly taste you at all for I now your savour,
But I am completely nourished.

Придя впервые, на вкус вы были,
Как красное вино и мед.
Я обожгла свой рот,
Вкусивши вашу сладость.
Увы, теперь вы кажетесь мне хлебом,
На вкус не чувствую я вас,
Я знаю хорошо, кто вы такой,
Я полностью сыта.

Cold, wet leaves
Floating on moss-coloured water
And the croaking of frogs —
Cracked bell-notes in the twilight.

Холодные, влажные листья
Плывут по зеленой воде —
воде цвета мха,
И от кваканья лягушек
Треснули колокольчики сумерек.

I
Эта песня дадаиста
сердцем истого дада
стук в моторе не беда
ведь мотор и он дада

граф тяжелый автономный
ехал в лифте невредим
он мизинец свой огромный
оторвал и выслал в Рим

лифт за это
вот беда
сердцем больше не дада

вода нужна всегда
прополощи мозги
дада
дада
отдай долги

II
эта песня дадаиста
ни опти ни пессимиста
он любил мотоциклистку
ни опти не пессимистку

муж негаданно-нежданно
обнаружив их роман
в трех шикарных чемоданах
выслал трупы в Ватикан

не крути с
с мотоциклисткой
ни с опти ни с пессимисткой

воде нужны круги
мозги твоя еда
дада
дада
отдай долги

III
песенка мотоциклиста
дадаистого душой
потому и дадаиста
что в душе дада большой

змей в перчатках и белье
закрутил в горячке клапан
и руками в чешуе
римский папа был облапан

и скандал
был большой
проклял он дада душой

мозги не стой ноги
мозги одна вода
дада
дада
чулки туги

К соседям отправился доктор Бретон
в такую дурную погоду притом
что на дороге свалился в межу
вот только где не скажу

Филипп Супо не долго томился
в понедельник родился
во вторник крестился
в среду женился
в четверг простудился
в пятницу причастился
в субботу угомонился
в воскресенье зарыли этого типа
такова жизнь Супо Филиппа

Слон принимает ванну
три поросенка спят
такая странная-странная
сказочка про закат

Где только что шумели карусели,
Наяривал гигантский граммофон,
Сияли фонари со всех сторон,
Афиши и названия пестрели,

Где собирались толпы у киосков
И зазывалы звали их войти,
Куда лежали праздные пути
Мужчин и женщин, старцев и подростков, —

Настала тишина. Сквозь облака
Серп месяца вспорол утробу мрака.
Березы, словно знаки зодиака,
И мрамор мглы воздвигся на века.

Куда ни глянешь – города в руинах.
Все крыши черепичные – в бурьяне.
Лишь колокола вечно содроганье
И шепот вод речных у стен старинных.

В полусвету из мрака небосвода,
Печальные, в вечерних вереницах,
Выходят – и заводят хороводы —
Видения, мучения, невзгоды.

Цветы в руках завяли, а на лицах —
То робкий ужас, то недоуменье.
Настало огненное погребенье
И солнце истребляет все живое.

Пробудился тот, что непробудно спал.
Пробудясь, оставил сводчатый подвал.
Вышел вон и стал, громадный, вдалеке,
Заволокся дымом, месяц сжав в руке.

Городскую рябь вечерней суеты
Охватила тень нездешней темноты.
Пенившийся рынок застывает льдом.
Все стихает. Жутко. Ни души кругом.

Кто-то ходит, веет в лица из-за плеч.
Кто там? Нет ответа. Замирает речь.
Дребезжа сочится колокольный звон.
У бород дрожащих кончик заострен.

И в горах уж призрак, и, пустившись в пляс,
Он зовет: бойцы, потеха началась!
И гремучей связкой черепов обвит,
С гулом с гор он эти цепи волочит.

Горною подошвой затоптав закат,
Смотрит вниз: из крови камыши торчат,
К берегу прибитым трупам нет числа,
Птиц без сметы смерть наслала на тела.

Он спускает в поле огненного пса.
Лясканьем и лаем полнятся леса,
Дико скачут тени, на свету снуя,
Отблеск лавы лижет, гложет их края.

В колпаках вулканов мечется без сна
Поднятая с долу до свету страна.
Все, чем, обезумев, улицы кишат,
Он за вал выводит, в этих зарев ад.

В желтом дыме город бел как полотно,
Миг глядевшись в пропасть, бросился на дно.
Но стоит у срыва, разрывая дым,
Тот, что машет небу факелом своим.

И в сверканье молний, в перемигах туч,
Под клыками с корнем вывернутых круч,
Пепеля поляны на версту вокруг,
На Гоморру серу шлет из щедрых рук.

Дурманный жар растений ядовитых
Бросает в сон меня при лунном свете,
И я, обвитый запахом соцветий,
Вдруг вижу ведьм, в зеркальных недрах скрытых.

Кровавые цветы на диком древе
Из сердца хладный пламень выжимают,
А их уста, что все искусства знают,
Мне в горло пьяные вопьются в гневе.

Чумной цветок тропического сада —
Ты уст моих достигнешь для мучений,
Источник замутив в кровавой пене.

И скоро ненасытная менада
Проглотит средь миазмов на болоте
Куски дрожащей от пожара плоти.

Она, щедра и призрачна, настала,
Померкло дней недолгое сиянье.
Густая синева без покрывала,
Отлеты птиц, как древние преданья.
Вино поспело; тихо зашептало
Разгадку тайны темное молчанье.

То здесь, то там – кресты по хмурым горкам,
В лесу багряном стадо заблудилось.
Луна плывет над речкой, над ведерком,
Рука жнеца устало опустилась,
И синекрылый сумрак с тихим вспорхом
Над крышами пронесся; тьма сгустилась.

Созвездья на челе твоем свивают
Свои гнездовья; все полно покоя,
И ангелы неслышные слетают
С губ любящего, слившись с синевою;
Испариной предсмертной проступает
Роса, блестя над скошенной травою.