Коллектив авторов - Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Невероятен герой Лескова – безымянный косой левша из Тулы, ставший народной легендой и благодаря этому получивший у восхищенных читателей-потомков имя – Левша («Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе»). Все знают этого талантливого умельца, который подковал, не имея никакого понятия о физике и математике, стальную блоху-игрушечку, созданную английскими мастерами так, что она могла танцевать, если её завести крохотным ключиком. Блоха такая маленькая, что видно её только в «мелкоскоп» (микроскоп). И соль фабулы заключена в том, что увидеть работу Левши и его двух товарищей можно только в ещё более сильный мелкоскоп, «который в пять миллионов увеличивает». Тогда можно обнаружить, что на «каждой подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер подкову делал», а имя самого Левши на гвоздиках, которыми подковки забиты – его работа ещё мельче и «никакой мелкоскоп взять не может». Блоху-то они подковали, но танцевать она перестала: не знали, как рассчитать правильно – не учёны (горький упрёк автора). На вопрос государя, где же их мелкоскоп, с которым они работу делали, Левша ответил; «Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелявши». Вот так решается самая актуальная проблема: судьба таланта в России. Лесков писал: «Где стоит «левша» – надо читать «русский народ».

«Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе» представляет собой высокий образец стилизации под лубок, раешник. По общему мнению критики, этот сказ, равно как и «Тупейный художник», «Запечатлённый ангел», «Человек на часах», «На краю света», «Владычный суд» и ряд других рассказов писателя относятся к жемчужинам русской литературы.

Легенды. Своеобразным продолжением рассказов о праведниках явились легенды и сказки Н.С. Лескова: «Скоморох Памфалон» (1887), «Гора» (1890), «Легенда о совестном Даниле» (1888), «Лев старца Герасима» (1888), «Повесть о богоугодном дровоколе» (1890), «Невинный Пруденций» (1891), «Маланья – голова Баранья» (написана в 1888 г., но при жизни не была напечатана), «Час воли Божией» (1890) и др.

Сюжеты легенд и истоки темы писатель находит в творчески переосмысленном русском Прологе, в состав которого входили жития святых, повести, проповеди, учительные слова и т. п. Эти предания, известные на Руси с XII в., привлекали Лескова своей первозданностью и высокой этической проблематикой.

Как человеку творческому писателю было интересно окунуться в эпоху, историю и философию раннего христианства, что совпадало с его размышлениями над современным состоянием русской жизни. С этой целью он изучает многие сочинения: немецких и французских египтологов, историков, писателей Иосифа Флавия, Э. Ренана и др. Тот же путь прошёл чуть раньше Г. Флобер, перечитав горы литературы при написании «Саламбо»

(1862) и «Искушения св. Антония» (1872), чтобы воссоздать археологический и этнографический колорит ушедших времён. Вероятно, эта похожесть во многом покоилась на созвучии интересов писателей, их духовных поисков.

В рассказе «Юдоль» (1892) Лесков описывает страшный голод, который постиг Орловскую губернию в 1840 г., когда ему шёл десятый год. Болезни, смерти, случаи людоедства, убийства обезумевших крестьян, великое народное горе, темнота и дикость – и никакой помощи от государства. Эту жизнь он определит как «голод ума, сердца, чувств и всех понятий».

Но голодный год пройдёт, новый хлеб созреет, на улице опять «шла гульба», было «сыто и пьяно», «…и молодые люди, стеною наступая друг на друга, пели: «А мы просо сеяли!» А другие отвечали: «А мы просо вытопчем. Ой, дид Ладо, вытопчем!…» И о себе, девятилетием мальчике, пережившем вместе с другими этот тяжёлый год, Лесков напишет: «Я уже рассуждал… Зачем одни хотят «вытоптать» то, что «посеяли» другие? Я ощущал голод ума, и мне были милы те звуки, которые слышал, когда тётя и Гильдегарда пели, глядя на звёздное небо, давшее им «зрение», при котором можно всё простить и всё в себе и в других успокоить». Его тетя Полли и её подруга квакерша Гильдегарда, два верующих человека, спасли от смерти во время голода полдеревни, не брезгуя больными, не боясь заразы, собственными руками обмывая раны страдальцев-крестьян.

«Голод ума, сердца, души» приводит Лескова к легендарным Византии, Сирии, Египту первых веков христианства. Пластически объемно воссоздаёт он события, среду, внешнюю обстановку, героев – скоморохи, отшельники, гетеры – и т. д., передавая живое ощущение «трепета истории», реальный мир, в котором, как в колыбели, возникало и распространялось новое христианское учение. Но речь в его легендах идёт прежде всего о человеке XIX столетия, о его «томлении души», невзгодах, взлётах и падениях, о современных поисках истины и разногласиях: кто-то просо сеет, а кто-то вытаптывает посевы.

Возник характерный для поэтики Лескова стилизованный сплав раннехристианского и современного понимания смысла человеческой жизни. Историческая интуиция писателя не подвела. Герой «Скомороха Памфалона» богатый сановник римского императора Феодосия Великого (ок. 346–395) по имени Ермий, взыскуя жить, как «заповедал Христос по Евангелию», оставляет свою должность, раздаёт нищим свои несметные сокровища, покидает тайно столицу и уходит к отдалённому городу Едесса, там находит «некий столп» и становится отшельником.

Как только жители соседнего села узнали о новом столпнике, так тут же стали носить ему еду и воду. И никто их не заставлял это делать. Милосердие, что называется, соприродно людям. Писатель тонко чувствует и в своей прозе никогда не проходит мимо этого важнейшего движения человеческого сердца – помощь ближнему. Таких героев в прозе Лескова предостаточно. Теперь он их находит в Римской империи. Размышляя об оставленном мире, отшельник полагает, что зло умножилось, добродетель иссякла, а значит и вечность запустеет. Однако встреча с простым скоморохом и беседа с ним наполняет его радостью и утешением: «вечность впусте не будет», потому что перейдут в неё путём милосердия много из тех, «кого свет презирает…»

Восьмидесятые годы в жизни писателя ознаменованы встречей с Л.Н. Толстым. Лесков, оценивая значение яснополянского мыслителя и свою близость к нему, отмечал: «Я именно «совпал» с Толстым… Я раньше его говорил то же самое, но только не речисто, не уверенно, робко и картаво. Почуяв его огромную силу, я бросил свою плошку и пошёл за его фонарём». Однако не такая уж и маленькая была его плошка: Н.С. Лернер утверждал, что после Толстого и Достоевского Лесков решительно наиболее ярко выраженный религиозный ум во всей русской литературе XIX в. В этой фразе всё справедливо, только слово «после» можно вполне обоснованно заменить словом «вместе» – «вместе с Толстым и Достоевским».