Коллектив авторов - Русская литература XIX века. 1880-1890: учебное пособие

В статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» Фет писал: «Яркому поэтическому огню г. Тютчева суждена завидная будущность не только освещать, но и согревать грядущие поколения». И фетовскому «поэтическому огню» суждено вечное горение.

Литература

Блок Г.П. Летопись жизни А.А. Фета. Публикация Б.Я. Бухштаба // А. А. Фет. Традиции и проблемы изучения. Курск, 1985.

Озеров Л. А.А. Фет. О мастерстве поэта. М., 1970.

Бухштаб Б. Я. А. Фет: Очерк жизни и творчества. Л., 1974.

Благой Д.Д. Мир как красота: О «Вечерних огнях» А. Фета. М., 1975.

Скатов Н.И. Лирика Афанасия Фета (Истоки, метод, эволюция) // Скатов Н.Н. Далёкое и близкое. М., 1981.

Успенская А.В. Антологическая поэзия А. Фета. СПб., 1997.

Шеншина В.А. А.А. Фет-Шеншин: Поэтическое миросозерцание. М., 2003.

Константин Константинович Случевский, пожалуй, даже не «поэт противоречий» (как его часто называют), а «поэт-противоречие». Трагедийная основа его творчества никак не хочет согласовываться с благополучной биографией и карьерой.

Сын сенатора, в молодые годы блестящий офицер и доктор философии, а затем преуспевающий чиновник, дослужившийся до члена Совета министра внутренних дел и гофмейстера двора, обеспечивший себе под старость покойное уединение на берегу Финского залива. Благополучная «издательская» судьба: немалочисленные журнальные публикации, десять отдельных книжек стихов и прозы и шеститомник 1898 года.

Неспокойны, «неблагополучны» сами стихи Случевского – начиная с первых опытов 1850-х и громкого общероссийского дебюта в «Современнике» (1860, № 1), вызвавшего и восторги (А. Григорьев), и насмешки («искровцы»), и заканчивая «Загробными песнями», написанными незадолго до смерти, в 1902 г.

Установить, чей он «сын» или «младший-брат» в поэзии, гораздо сложнее, чем во «внешней» жизни. Его называют поэтом интеллигенции, поэтом умирающей духовной аристократии, последним поэтом «золотого века». По предельной напряжённости мысли он сопоставим с Тютчевым (ср., например, «Silentium!» и « Молчи! Не шевелись! Покойся недвижимо…»), по обнажённо-пессимистической оценке поколения, к которому принадлежал, – с Лермонтовым (« Дума» и « Мельчают, что ни день, людские поколенья…»), в балладах (напр., в « Горящем лесе») проступает опыт Жуковского, в народных мотивах – традиции Некрасова. Е. Евтушенко считает, что он «соединил язвительный ум князя Вяземского с поэтикой Баратынского».

Однако Случевский, несмотря на собственное подчёркивание преемственности (например, активнейшая и разнообразная работа по популяризации пушкинского творчества и подготовке пушкинского юбилея в 1899 г.), несмотря на биографическую символику (знаменитые «пятницы Полонского» превратились после смерти последнего в «пятницы Случевского»), резко оригинален. И в первую очередь эта оригинальность заключается в его своеобразной философичности. Как и его современник «космист» Николай Фёдоров, он напряжённо размышляет о смерти и бессмертии – в поэмах и стихах разных жанров и циклов, в прозаическом « Профессоре бессмертия». Однако если философ Фёдоров умозрителен и «проективен», то поэт Случевский в большей степени интуитивен, и место умозрения занимает у него прозрение.

Он пишет» «пуская мысль на мысль», о самом главном, «предельном» – и требующем предельного напряжения ума, а потому не удивительно, что в стихах появляется и образ человека, который не выдержал такого напряжения (« В больнице всех скорбящих»). Но именно он, сумасшедший, теперь «осмеивает нас», а не наоборот. Обращает на себя внимание не то чтобы парадокс, но очень многозначительная формула в финале этого стихотворения: «Да кто ж, поистине, скажите, кто из нас / За долгий срок не потемнел душою?»

Ещё более решительно «переворачиваются» привычные представления о мироустройстве и месте человека в нём в стихотворении « LUX AETERNA» («Вечный свет»): «И мнится при луне, что мир наш – мир загробный…». Стихи Случевского – практически в любом жанре – это песни такой вот «потемневшей души», соприкасающейся с «миром загробным». Души то борющейся, то замирающей в ужасе перед «воплощением зла», то просветляющейся в воспоминаниях (цикл «Песни из “Уголка”»),то отступающей перед демонизированным сознанием (цикл « Мефистофель»).

Вряд ли кто-то из русских поэтов XIX в. может соперничать со Случевским по частоте появления кладбищенского мотива.

Уже одно из первых (<1859>) стихотворений начинается шокирующими традиционное восприятие строчками:

Но это всё же ещё не «Загробные песни» с их иллюзией полной реальности ощущений; здесь «вымышленность» картины сопровождается и подчёркивается её сатиричностью:

Неслучайность этого мотива в ранней лирике Случевского подтверждается другим стихотворением, с характерным названием «На кладбище». Бездействие и отрешённость лежащего «на гробовой плите» героя лишь подчёркивает вызывающий, провоцирующий характеп стихов, в центре которых – монолог невидимого мертвеца, предлагающего живому поменяться с ним местами. Не удивительно, что именно эти стихи (наряду с «Ходит ветер избочась…»)вызвали едкие насмешки критиков демократического лагеря.

Впрочем, и в стихотворении с совершенно по-иному звучащим названием («Невеста»),не случайно, надо полагать, помещённом в цикл «Женщина и дети»,мы встречаемся с тем же шокирующим смешением «цветущего» и мёртвого:

Однако даже на этом фоне выделяются поздние циклы «Загробные песни»и «В том мире»,в которых автор, подобно Данте, пытается приоткрыть человеку тайны «того» мира – и тем самым, может быть, как-то гармонизировать предощущение неизбежного конца земного существования. Одно из сильнейших стихотворений в «Загробных песнях» – «Я лежал и бессилен, и нем. Что со мной…»– являет собой «одну из картин толчеи мозговой» умирающего (или находившегося в состоянии клинической смерти) человека.

Это картина опустевшей после бесконечного пиршества Смерти земли, над которой она, Смерть, летает в отчаянной и тщетной надежде найти хоть одну оставшуюся жизнь: