Маргарита Громова - Русская современная драматургия. Учебное пособие

4. Ернев О. Мы пришли! // Совр. драматургия. 1989. № 2.

5. Злотников С. Сцены у фонтана // Совр. драматургия. 1988. № 4.

6. Казанцев А. Тот этот свет // Драматург. 1993. № 2.

7. Коляда Н. Рогатка. Мурлин Мурло. Сказка о мертвой царевне // Коляда Н. Пьесы для любимого театра. Екатеринбург, 1994.

8. Мережко В. Женский стол в охотничьем зале // Совр. драматургия. 1988. № 3.

9. Радзинский Э. Убьем мужчину? («Я стою у ресторана: замуж поздно, сдохнуть рано») // Театр. 1987. № 3.

10. Разумовская Л. Конец восьмидесятых // Драматург. 1993. № 2.

Сегодня Л. С. Петрушевская широко известна читателю и зрителю как активно пишущий прозаик, мастер «жестокой прозы», и как репертуарный драматург, чьи пьесы широко идут на отечественной и зарубежной сцене.

Однако путь ее к известности был далеко не легким. Достаточно вспомнить один из первых шагов на этом пути: попытку опубликоваться в «Новом мире» А. Твардовского в 1969 г. Приговор главного редактора был суровым: «Меня не устраивает позиция, когда автор сливается с серостью, бездуховностью и как бы сам тоже оказывается посреди своих малоинтересных людей. Это, к сожалению, есть у Петрушевской». Но несмотря на характеристику человека с «психологией отчаянной», ни во что не верящего и убежденного. что «ничего хорошего быть не может», Петрушевская продолжала писать рассказы, сказки, пьесы, сценарии мультфильмов, переводила с польского, киргизского, азербайджанского… Вряд ли человек, убежденный «что жизни нет, есть существование» способен к творчеству [72].

В ряду драматургов «поствампиловского призыва» имя Л. Петрушевской неизменно называют первым и по неоспоримости своеобразного таланта, и по типично многострадальной судьбе ее пьес.

В большинстве случаев неприятие художественного мира Л. Петрушевской было вызвано неадекватным «идейно-тематическим» подходом к ее пьесам, по первому, поверхностному впечатлению. «То, что она одарена чутьем к неприглядной правде, способностью заметить нечто уродливое и нелепое, эксцентричное и жутковато-смешное прямо посреди мирного течения жизни, – это было ясно даже не злым критикам, – писала М. Строева. – Но ее „неудобный“ талант продолжал шокировать тех, кому приятнее было бы скрыть постыдные беды под покрывалом ханжества» [73].

По тому же первому впечатлению критики не раз упрекали писательницу в безжалостном, жестоком, равнодушном отношении к своим героям, в объективизме и бесстрастности. «Петрушевская герметизирует свой мир. Словно сама жизнь пьесу написала, а драматург выступает только конструктором лингвистических блоков, строит из них филологически изощренный каркас пьесы… При бесспорной языковой активности Петрушевская как истолкователь действительности кажется безразличной, пассивной» [74]. Остановиться на этом первом впечатлении – значит ничего не понять в Петрушевской. Об этом предупреждает критик Н. Агишева, делясь своими впечатлениями о спектакле «Уроки музыки» в студии Р. Виктюка: «„Магнитофонная драматургия“? Подсмотрено в замочную скважину? Но отчего же так начинает болеть сердце – что, разве все мы наследные принцы и изнанка жизни была нам совсем не знакома?

Шок – как люди живут! Как бедно, убого, одноклеточно люди живут! – сменялся традиционными для русских саднящими вопросами: почему так происходит? кто виноват? что делать? Душу жгло оттого, что, несмотря ни на что, перед нами были не просто люди, достойные жалости и осуждения, а личности с биографиями, легко прочитывающимися в коротких репликах, понятными слабостями и стремлениями жить лучше, кто как умеет. Чем ничтожнее и мельче оказывались их порывы, тем сильнее хотелось что-то исправить и чем-то помочь» [75].

Сейчас иные времена, наконец-то беспрепятственно публикуются и ставятся на сцене пьесы Петрушевской, как новые, так и 10-летней давности. Вышли два больших сборника [76]; издано 5-томное собрание сочинений и однотомник прозы. А на «Боннском биеннале» в 1992 г. цикл одноактных пьес Л. Петрушевской «Темная комната» с большим успехом представлял «новую драму России». Все это позволяет предпринять попытку, не отвлекаясь на недавние дискуссионные страсти, сделать некоторые обобщения о художественном мире писательницы.

Первое, что бросается в глаза в пьесах Л. Петрушевской, это перегруженность бытом. Герои, кажется, ничего не способны замечать вокруг себя, кроме постоянных семейных неурядиц, нехватки денег и поисков способов найти их. Быт сгущен, сконцентрирован до такой степени, что представляется единственной всеобъемлющей реальностью. Он превращен в абсолют, вбирает все возможные проявления человека, все возможные отношения между людьми, люди же мечутся в этом плену, либо отбиваясь от не скончаемых проблем, либо молчаливо и покорно неся их бремя И те и другие следуют сентенции одного из героев Петрушевской, нечаянно изреченной: «Надо жить жизнью…» Какая это жизнь?.. – Слово персонажам:

Полина. У нас мало денег. Папина пенсия, мамина совсем ничего, я младший научный да двое детей… Костя ведь не вносит денег… Костя настаивает, чтобы мы уехали и жили от родителей отдельно. А я их не могу бросить. они старые. Потом, кто будет с детьми. Потом, на какие шиши купить квартиру. Так что все упирается… Стираю дважды в неделю. Мы в прачечную не отдаем, не хотим вариться в общем котле… Магазины ежедневно… Еще пишу диссертацию (2, 127, 131) [77].

Эля. Ну, а я всегда живу в долг. Играю в черную кассу. Денег нет и не будет, зато есть, что надеть (2, 197).

Татьяна. Магазины, электричка, кастрюли жирные… (2, 197).

Быт – плен, одушевленный властелин, персонифицированный в деталях окружающей героев материальной обстановки. У Петрушевской ошеломляет парадоксальное несоответствие между на званием пьесы («Любовь», «Анданте», «Уроки музыки», «Квартира Коломбины») и приземленностью, обыденностью, бездуховностью, цинизмом, как нормой существования персонажей.

«Три девушки в голубом»… Образ, вынесенный в название пьесы и ассоциирующийся с чем-то чистым, романтически возвышенным (может быть, с чеховскими сестрами Прозоровыми?), звучит иронично по отношению к трем молодым женщинам, связанным отдаленным родством и общим «наследством» – полуразвалившимся дачным домом, вернее, его половиной, где они вдруг одновременно решили провести лето вместе со своими детьми. Предмет обсуждений здесь – протекающая крыша, кому и за чей счет ее чинить. Звания «настоящего мужчины» здесь удостоен разведенный ловелас Николай Иванович, лишь на том основании, что в два дня сумел «возвести» во дворе дома туалет «типа сортира». тем более что другой мужчина в этой пьесе, трижды алиментщик. шофер-пьяница Валера Козлосбродов на такой подвиг не способен («Я испытываю отвращение к физической работе. А от умственной меня тошнит»). Дерутся дети, и «три девушки» постоянно из-за них ссорятся…