Леонид Кременцов - Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие

«Золотая роза» представляет собой научно-художественное произведение потому, что точные научные сведения отобраны и расположены в нём с помощью художественной концепции, суть которой Паустовский раскрыл в своём выступлении на обсуждении книги: «Как каждый писатель, я хотел показать все так, как я это чувствовал и не повторять тех мест, которые уже известны…

Книга главным образом обращена не к писателям, а к читателям, к простому миллионному читателю…

Для чего я писал эту книгу? У меня была одна мысль, которая владела мной: показать всю силу, все великолепие и могущество литературы, которое мы сами, может быть, не сознаем, и поднять на законную недосягаемую высоту звание писателя» 134).

Повторяющийся глагол «показать» отражает художественную задачу книги. Об этом же говорит и упомянутый выше образ писателя, возникающий на страницах «Золотой розы».

Необходимо упомянуть также о месте книги Паустовского в литературном процессе. Одной из первых она ответила назревшей потребности как общества, так и литературы. Интерес к творческой лаборатории писателей стал характерной приметой литературной жизни 50—60-х годов, времени «оттепели». Вслед за «Золотой розой» книги о писательстве опубликовали Ю. Олеша, В. Катаев, И. Штейн, Р. Гамзатов, В. Панова, С. Антонов, А. Бек и многие другие. На страницах ряда литературно-художественных журналов постоянной стала рубрика «Писатели о своей работе». Издательство «Советская Россия» предприняло выпуск серии книг «Писатели о творчестве». Заметно возрос интерес к научным исследованиям в области психологии художественного творчества: вышли книги А. Илиади, Б. Мейлаха, Т. Наполовой, О. Никифоровой и др. К концу 60-х годов появились научные сборники «Художественное восприятие», «Содружество наук и тайны творчества», была переведена книга М. Арнаудова «Психология литературного творчества». Писатели и ученые равно осознавали острую потребность компенсировать друг другу и читателю то, чего они еще недавно были лишены: свободного обмена мнениями, дискуссий, новых открытий и т. п.

Эти процессы были следствием изменений в общественно-политической ситуации, с одной стороны, и начинавшейся в стране научно-технической революцией – с другой. Перспектива проникнуть в тайны творчества, смоделировать творческий процесс не могла не увлечь. В спорах на эту тему горячо обсуждалась возможность искусственно выращивать таланты, хотя и тогда было ясно, что если это даже и осуществимо, гораздо важнее другое – знание общих законов творчества помогает полнее понять художника, повышает общую культуру человека. Как сопутствующий, но весьма важный результат выявилось: знакомство с творческой лабораторией писателя способно предупредить ошибки в оценках художественных книг. Настало время и обстоятельного разговора о «Золотой розе», который, однако, по разным причинам тогда так и не состоялся. Об этом можно пожалеть, имея в виду поколения читателей, обделённых необходимыми знаниями. Но сама «Золотая роза» за все протекшие годы ничего не потеряла ни в своей актуальности, ни в своем значении и должна занять достойное место в репертуаре современного читателя.

Усвоив верное представление о книге как о целостном художественном произведении, можно, как бы приблизив её к глазам, разглядеть и оценить отдельные части этой повести-цикла, отдельные фрагменты мозаики, образующей картину.

Ключевым, жанрообразующим моментом в «Золотой розе» следует признать рассуждения автора о языке художественной литературы. В книге рассмотрен широкий круг вопросов: о ритме прозы, об особенностях функционирования поэтической речи, о соотношении языка народного и языка литературного и т. п. В 30—40-сороковые годы, когда в язык советской литературы в изобилии стали проникать метастазы новояза, Паустовский чуть ли не в одиночку публично отстаивал языковые открытия и достижения русской классики. Не устарели его взгляды и по сей день.

Писатель был убеждён: когда идёт работа над языком, дело не только в удачных находках. Почти каждое русское слово поэтично, и задача художника в том, чтобы найти необходимый ракурс, подобрать нужный контекст, отчего примелькавшееся, полустертое от частого употребления слово вдруг заиграет какими-то свежими красками, сверкнет новыми гранями. Но прошли годы, прежде чем он смог с уверенностью сказать: «…я узнал наново – на ощупь, на вкус, на запах – много слов, бывших до той поры хотя и известными мне, но далекими и непережитыми. Раньше они вызывали только один скудный образ. А вот теперь оказалось, что в каждом таком слове заложена бездна живых образов» 135).

В «Золотой розе» писатель раскрывает перед читателем эту «бездну живых образов» в словах «родник – родина – народ», «заря», «свей», «зарница» и др.

Кладовая бесценных языковых сокровищ распахивается перед читателями. Великолепно названа глава – «Алмазный язык», великолепен гоголевский эпиграф к ней: «Дивишься драгоценности нашего языка…» Паустовский с восторгом и воодушевлением пишет о волшебных свойствах нашей речи: «С русским языком можно творить чудеса. Нет ничего такого в жизни и нашем сознании, что нельзя было бы передать русским языком. Звучание музыки, спектральный блеск красок, игру света, шум и тень садов, неясность сна, тяжкое громыхание грозы, детский шепот и шорох морского гравия. Нет таких звуков, красок, образов и мыслей – сложных и простых, – для которых не нашлось бы в нашем языке точного выражения» 136).

Что же помогает художнику отыскать необходимый ракурс, заставить слово обнаружить свои скрытые свойства?

Паустовский считает, что «…существует своего рода закон воздействия писательского слова на читателя. Если писатель, работая, не видит за словами того, о чём он пишет, то и читатель ничего не увидит за ними. Но если писатель хорошо видит то, о чём пишет, то самые простые и даже стёртые слова приобретают новизну, действуют на читателя с разительной силой и вызывают у него те мысли, чувства и состояния, какие писатель хотел ему передать. В этом, очевидно, и заключается тайна так называемого подтекста» 137).

Борьба Паустовского за чистоту и поэтичность русской речи может стать предметом специального исследования. Писатель многократно выступал в печати в связи с дискуссиями о языке, которые вела общественность, обеспокоенная засилием «канцелярита» и «речевого мусора»: «Дурной язык – следствие невежества, потери чувства родной страны, отсутствия вкуса к жизни. Поэтому борьба за язык должна начаться со всеобщей борьбы за подлинное повышение культуры, за власть разума, за истинное разностороннее образование…

Наш язык – наш меч, наш свет, наша любовь, наша гордость! Глубоко прав Тургенев, сказавший, что такой великий язык мог быть дан только великому народу» 138).