Александр Хроленко - Язык фольклора. Хрестоматия

Так в серб. после «до три» (вероятно из «до два – до три»), понимаемом еще в cмысле приблизительности, перечисляется именно 3: До три ћу ти биља казат: Право ћу ти биље казат, Да ти љуба роди сина; Друго ћу ти биље казат. Да ти cабља cjече турке; Треље ћу ти биље казат, Да си стиман у дружину, Кар., П, 1, 182.

Может быть, именно вследствие обычности этого приема «до два», «до три» потеряли знаменательность наречного до и стали употребляться в значении определенном, даже без того оттенка, который в мр, «аж три» (удивление говорящего величине числа: целых три): Чуjете л’ме миле ћерке, Кар., П, 52; Град градила три брата рoћена, До три брата, три Мрљавчевиља, ib. 11, 115.

Как в случаях «скрипка-дудка» (нечто в этом роде), так и в «два-три» обобщение есть неопределенность. Сознание хода этого обобщения может быть выражено вопросительными частицами, выражающими недоумение говорящего, остановиться ли ему на том или на другом из предметов, входящих в сознание: аще поэха-ти будяше Обърину, не дадяше въпрячи коня ни вола, но веляше впрячи 3-ли, 4-ли, 5-ли женъ в телэгу и повести о Обърэна, Лавр, лет., 211; аще который брать въ етеро прегрЬшенье впадаше, утэшаху и епитемью (роздэляху) 3 ли 4, за великую любовь, ib. 183, т. е. 3 или 4 мр. три або чотиpi, что в мр. могло бы быть выражено другою не менее древнею частицею чи: 3 чи 4.

Чи и ли, а равно и сложенное из них чили одинаково переходят к значению безразличия (vel, oder) от значения вопросительности: чи три? чи чотиpi? [424].

Другой способ – тот, что в славянских утвердительно-отрицательных сравнениях, где сначала дается образ как положительный, действительно существующий, потом он отрицается и на его месте ставится сравниваемое: Ой у лузi в лузi червона калина. Ой то ж не калина, молода дiвчина. Сравнение есть тоже вид обобщения, так как оно останавливает внимание на сходных чертах сравниваемых образов.

От таких сравнений ведет своё начало переход отрицания (не, литов. ney=ни и не) к значению сравнительной частицы: литов. пйу, пй – как.

Я думаю, что подобным путём ст. – русск. нэ перед числительными получило значение неопределенности (Из запис. по русск. грам, 424 ) [1] именно «нэ триста» (и «нэ съ триста») в значении около 300, из повторения того же числа с отрицательным не есть = нэ: (есть) «триста, нэ (= не есть) триста», причём это нэ, как в случае нэкто, получило значение такое же, как литов, пйу – как, потому что нэ-кто – как бы кто, нэ-трис-та – как бы триста.

Соединение обоих способов, т. е. вопросительного и отрицательного, дало бы, напр., в мр. форму: «три, чи не три» или «чи три, чи не три», которая сохранилась в значении разделительном (три или не три?), но в значении обобщения и неопределенности, вероятно, вытеснено формами, которые кажутся сокращением предыдущих, возникшим посредством опущения 1-й половины [2]: нашi брати були чи не шiстьма годами старшi вiд нас, Федькович.

К этому сокращению присоединяется выражение приблизительности как вероятности, составляющее результат сочетания (шiстьма чи не шiстьма), именно: трохи чи не шicтьма, мабуть чи не шiстьма (= вр. чуть ли не шестью), хиба чи не; (река) «либонь ворочавши не пьятьдесят млинiв» (Гребенка), точно так же как в случае «трохи (мабуть, хиба) чи не вiн», чуть ли не он (сделал и пр.), «либонь чи не вiн». В «либонь чи не…» не дважды, ибо либонь из л и бо (лю бо) не (из сокращения выражения любо он, любо не он = или. или), почему первоо бразнее употребление без «чи не».

Накривши гарним покривалом, Либонь (= чуть ли не) тим самим одiялом, Що од Дидони взяв Еней, Котляревский; Не вiрь дiвча, козаковi, що вiн тобi каже, Бо вiн либонь (= вероятно) з ума зведе, правдоньки не скаже, М, 41; Про Сагайдачного спiвали, либонь (вероятно) спiвали и про ciч, Котл.; Науме, Науме! либонь старости йдуть! Квит, (= должно быть, чуть ли не); Великий холод був, вiтри шумiли рiзно И била [425] ожеледь, и снiг ишов либонь (postposit.), так мабуть чоловiк бiля богаття грiвся, Гребенка. Л. Вельский (Калевала, Перев, Л. Вельского, СПб., 1889, 11 – 2) указывает на 3 следующих наиболее выдающихся приёма финского эпоса:

Во-первых, «почти постоянное сопоставление синонимов в двух рядом стоящих стихах, напр. в одном стихе дева, в следующем девица, девушка».

Во-вторых, «синонимическое повторение стиха, напр.:

Насколько можно судить по переводу, тут дело не только в синонимичности, не только в параллелизме стихов, состоящем в соответствии слов, означающих различно те же вещи или действия, напр.:

или общее и части:

но и в том, русские примеры чего приведены мною выше, именно в сопоставлении в смежных стихах названий исключающих друг друга вещей, ради обобщения и идеализации, напр.:

(дело идет о посеве именно ячменя; ср. выше жито-пшеница).

(Ср. выше золото-серебро) [426].

(Ср. выше пиво-мед; относительно пир-битва моё Слово о п. Иг., 63.)

Особенность финского эпоса в том, что эти сопоставления всегда в 2 стихах, а не иногда только.

Согласно с этим должно быть изменено и 3-е наблюдение Вельского. «В-третьих, – говорит он, – это стремление почти синонимически разнообразить два рядом стоящие стиха повлекло за собою странное смешение чисел: если в первом стихе указывается какое-либо число предметов, то в следующем эти предметы, оставаясь в том же числе, называются в числе большем» (12).

Это третье не есть следствие двух первых, но все эти приёмы независимо друг от друга вытекают из одного стремления. «Странности» нет, потому что нет «смешения чисел». Числа ставятся, как выше в русском, только чаще.