Тимур Радбиль - Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Издавна утвердилась точка зрения на род как на одну из антропоморфических категорий, которые служат для приведения в порядок и усвоения всего содержания мысли, о чем говорил еще А.А. Потебня. В основе этой грамматической категории лежит пол как «общая категория всех вещей», что продиктовано представлением о том, «что все вещи живут, подобно человеку и ближайшим к ним животным». Знаменателен вывод Л.Г. Панина о том, что нет языков с немотивированным родом. Различие между языками заключается в степени мотивированности родовых классификаций имен существительных.

Так, в языке хинди актуализировался признак «величина (размер) однотипных предметов» и дополнил исходный признак различия по полу. Последний остается актуальным для одушевленных существительных, а признак величины проявляется у неодушевленных при образовании уменьшительных слов. От исходных существительных мужского рода образуются производные женского рода для обозначения более мелких реалий: pala м. р. «ковш» – palu ж. р. «ковшик». В свое время в древнегреческом языке средний род использовался как грамматическая характеристика понятия 'маленькая вещь', ср. то μεψάκιον «отрок, юноша» от ό μειραξ «юноша».

В некоторых иранских языках также отмечается противопоставление по величине однотипных предметов, выражаемое средствами грамматического рода. Но мужской род здесь связан с выражением меньшей величины предмета, а женский – большей величины. Это характерно для языков памирской группы. В язгулямском языке (также иранский) другой принцип родового противопоставления существительных. Лица мужского пола и неодушевленные предметы называются словами мужского рода, а лица женского пола и животные (независимо от пола) – существительными женского рода. В языках шугнанской группы отмечена тенденция к выражению отдельного, единичного с помощью женского рода, а общего или собирательного – с помощью мужского. Во многих родовых классификациях существительных находят выражение противопоставления по единичности / множественности, единичности / совокупности, увеличительности / уменьшительности и др. [Панин 2007: 12–19].

Широкую известность в науке о языке получило разграничение «быть» – языков и «иметь» – языков (esse-языки и habeo-языки), которое связано со способом выражения в том или ином языке идеи обладания: к esse-языкам относят языки, в которых идея обладания выражается через идею бытия. В современных западных языках идея обладания выражается через глагол обладания I have; кроме того, эта идея настолько важна для носителей языка, что глаголы типа английского have вообще десемантизуются и становятся связками, выражающими значения грамматического времени или модальности (have to 'должен, вынужден'). Во французском языке иметь вытесняет быть: русское В городе есть театры по-французски буквально будет передано как 'город имеет театры'. Это означает, что идея обладания приобретает черты облигаторного выражения носителями языка даже в тех ситуациях, когда по логике события реальное обладание отсутствует. Обратное мы видим в русском языке, где, наоборот, идея обладания передается через идею бытия: У меня есть карандаш. При этом глагол иметь в прямом лексическом значении обладания практически не употребляется, сохраняя активность только в переносных, фразеологически связанных употреблениях типа иметь значение, иметь вид, иметь в виду и пр.

Представляется, что эти два типа грамматической передачи идеи обладания существенно различаются в содержательном плане. Смысл активной конструкции с иметь заключается в том, что я активно участвовал в приобретении чего-либо, ориентирован на присвоение окружающих вещей не только в физическом, но и в ментальном плане. В связи с этим еще Э. Фромм в своей знаменитой работе «Быть или иметь?» указывал: «Этот факт наводит на мысль, что развитие слова «иметь» связано с развитием частной собственности». В безличной конструкции с быть типа у меня есть субъект, выражая обладание через идею соположения в пространстве (у меня есть, т. е. рядом), видит источником собственности не вполне контролируемые обстоятельства. В «быть» – языках ослаблена идея обладания, собственности, ср., например, отрицание стяжательства и накопительства в русской культуре, наличие у слова собственность негативной коннотации. Языки, где идея собственности была ментально активна, наоборот, вытеснили пассивное состояние быть активным действием иметь даже из тех сфер, где непосредственно идея обладания отсутствует: русская фраза У него были опухшие ноги по-французски буквально звучит 'он имел опухшие ноги'.

2. Интерпретационный компонент национальной специфики в грамматике языка.Точно так же, как и при анализе национального своеобразия в лексике, для выявления национальной специфики грамматической системы (и на уровне морфологии, и в синтаксисе) можно выделить несколько параметров, принципов сопоставления, по которым выясняются различия в способах представления того или иного содержания в грамматиках данных языков.

2.1. Количество членов грамматической категории. Традиционно в грамматической теории, сложившейся в рамках системно-структурного подхода к изучению языка, считается, что количество членов той или иной категории является фактом, содержательно не интерпретируемым, так как это всецело обусловлено формально-структурными закономерностями внутрисистемного характера языка. Однако если расхождение между количеством членов той или иной категории весьма значительно, это не может не иметь какого-либо концептуально значимого основания.

Рассмотрим, к примеру, категорию падежа. Существует определенное число типовых отношений между явлениями, отраженных в падежной системе: инструментальное, адресат, партитив, локатив и др. – до 30. В идеале каждому из этих типов можно приписать отдельную падежную форму: тогда у нас будет порядка 30 падежей. Но можно и провести обобщение: скажем, за одной формой родительного падежа закрепить несколько значений – субъектный, объектный, партитивный, принадлежности, объединив по степени общности. В первом случае это финно-угорские языки, во втором – русский, латинский. Можно вообще еще более укрупнить категорию, сохранив противопоставление субъекта и всех остальных участников события: тогда у нас вариант английского языка.

Можно сказать, что это чисто формальные различия, поскольку любое значение можно выразить средствами любого языка. Однако содержательно релевантным может быть, во-первых, сам характер объединения падежных функций в одну форму. Так, английский вариант явно демонстрирует концептуальную выделенность субъекта и его противопоставленность всему не-субъектному, что свидетельствует о представлении данного этноса о приоритетной роли агенса, субъекта, активного деятеля в мире. Напротив, в русском языке субъект часто выражается косвенными падежами – дативом (мне больно) или генетивом (у меня есть), что, напротив, демонстрирует некоторую ослабленность выраженности субъекта в этом языке.