Александр Пеньковский - Очерки по русской семантике

Теперь остается только поместить такое вымышленное лицо в вымышленную же или реальную жизненную обстановку, наделить его определенными признаками внешности, чертами характера, особенностями поведения, и тогда рядом с Гоголем, как мы это видели в его письме к Языкову, окажутся его несуществующие знакомые, живущие за границей русские дворяне, помещики Ходаковский, Тепляков (Допекаев), Пыляков (или Пылинский), Полежаев, Сопите и Храповицкий.

Двое последних еще раньше сопутствовали Гоголю в его поездке по Германии. 27 сентября 1841 года он писал Н. М. Языкову: «Достигли мы Дрездена благополучно. Выехавши из Ганау, мы на второй станции подсадили к себе в коляску двух наших земляков, русских помещиков, Сопикова и Храповицкого, и провели с ними время до зари».

В поэме «Мертвые души» (гл. 9) Гоголь сам объяснил генеалогию этих своих знакомцев и всей их честной компании: «Вылезли из нор все тюрюки и байбаки… Все те, которые прекратили давно уже всякие знакомства и знались только, как выражаются, с помещика-ми Завалишиным да Полежаевым (знаменитые термины, произведенные от глаголов “полежать” и “завалиться”, которые в большом ходу у нас на Руси, все равно как фраза: заехать к Сопикову и Храповицкому, означающая всякие мертвецкие сны на боку, на спине и во всех иных положениях, с захрапами, носовыми свистами и прочими принадлежностями)…».

Нельзя не заметить, как настойчиво подчеркивает Гоголь привычность, общеизвестность образов Завалишина и Полежаева, Сопикова, Храповицкого, их общерусское распространение. Это «знаменитые термины», которые «в большом ходу у нас на Руси». Несомненно, что они вошли в поговорку еще до Гоголя (он сопровождает их оборотом «как выражаются») и, подкрепленные его могучим авторитетом, продолжали употребляться и в последующие десятилетия, сохраняя всю свою жизненность и актуальность в захолустной России, скованной обломовским сном. Развивая гоголевскую традицию, их обличительной силой воспользовался Салтыков-Щедрин, с презрением писавший о людях, которые «…давным-давно отказались от всякой общественной деятельности и не прекратили дружественных сношений только с самыми ближайшими соседями: Сопиковым ж Храповицким» (Об ответственности мировых посредников).

Из дружной четверки этих сонных байбаков, бывших в русской дворянско-помещичьей культуре XVIII–XIX веков столь популярными, наиболее жизнеспособным оказался Храповицкий, имя которого продолжало употребляться в достаточно разнообразных контекстах. К нему можно было отправиться, можно было зайти или заехать отдать визит, с ним интересно было поговорить или перекинуться несколькими фразами… Ср.: «– Ну, – скажет, вставая, князь Алексей Юрьич, – бог напитал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел. Не пора ль, господа, к Храповицкому?» (П. И. Мельников-Печерский. Старые годы); «– Ну, брат-казначей, ты уж и расплачивайся за меня, а я пойду на сеновал с Храповицким поговорить!» (М. Е. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы). Ср. еще: «…пошел за ширмы спать, или отдать визит пану Храповицкому…» (Н. А. Некрасов. Без вести пропавший пиит).

Сегодня такое словоупотребление уже не встречается. Начиная со второй половины XIX века эта четверка мифических покровителей русской сонной одури стала бытовать в серии поговорок с именем Храповицкого, из которых до наших дней дожила лишь одна – в виде застывшего фразеологического оборота задать (задавать) храповицкого. В такой форме его отмечают все словари современного литературного языка, сопровождая иллюстрациями из текстов А. Сухово-Кобылина, П. Боборыкина, А. Чехова, а также ряда советских писателей. Фразеологизм этот выступает сейчас наряду с выражением задать (задавать) храпака (это два варианта одного фразеологизма), и фамильное имя в его составе оказывается всего лишь пустой антропонимической маской, потерявшей былое образное содержание. Впрочем, и в этом своем качестве – в силу привычности и стертости – имя Храповицкого уже почти не воспринимается. Неслучайно, что «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (в отличие от всех других словарей) квалифицирует имя Храповицкого как застывшую форму не существительного, а прилагательного.

Утратив заключенные в них образы, ушли из языка и некоторые другие антропонимические маски. Давно не стало праздно любопытствующего Глазопялова. Навсегда исчез, лишившись даже призрачного существования в пословице, покровитель беглых каторжников генерал Кукушкин. Непонятен современному читателю и требует специальных пояснений упомянутый Гоголем в «Мертвых душах» князь Хованский – однофамилец древнего княжеского рода (вспомним «Хованщину» Мусоргского), чье имя произведено от глагола ховать «скрывать, прятать». Тот князь Хованский, за подписью которого, «как выражаются у нас на Руси», вручались «известные рекомендательные письма», т. е. взятки (Гоголь. Мертвые души. гл. 11). Ср. там же: «В это время обратились на путь истины многие из прежних чиновников и были вновь приняты на службу. Но Чичиков уж никаким образом не мог втереться, как ни старался и ни стоял за него подстрекнутый письмами князя Хованского первый генеральский секретарь…» Ср. также у Даля: «Был у нас председатель такой, что брал; нынешний, может быть, не берет, а все-таки правда наша держится только на убедительных доводах за подписью князя Хованского. …» (Бедовик, 3, 1839). Для нашего языкового сознания этого князя Хованского уже не существует. Он забыт так же, как и его современники Завалишин, Полежаев и Сопиков. Всех этих антропонимических масок уже нет. Однако живы приемы и традиции их образования и использования. Эти традиции сохраняются и сегодня, в современной непринужденной разговорной речи, и из этого вечно живого источника их отражения могут проникать и проникают в язык художественной литературы наших дней.

3 декабря 1833 года Пушкин записал в своем дневнике: «Вчера Гоголь читал мне сказку: “Как Иван Иванович поссорился с Иваном Тимофеевичем”, – очень оригинально и очень смешно» (Собр. соч.: В 10 т. М., 1978. Т. 8. С. 25; далее – только том и страница).

Прочитав эти строки, мы сразу же вспомним хорошо знакомую со школьных лет гоголевскую «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», посмеемся еще раз над ее грустно-смешными героями, отметим пушкинскую оценку («очень оригинально и очень смешно») и, конечно же, задумаемся. Два вопроса обязательно встанут перед нами: почему Пушкин называет гоголевскую повесть «сказкой» и почему Иван Никифорович оказывается у него Иваном… Тимофеевичем?