Александр Пеньковский - Очерки по русской семантике

Достаточно заглянуть в «Словарь языка Пушкина», прочесть в нем соответствующую статью, чтобы убедиться, что Пушкин – в согласии с нормами литературного языка своего времени – употребляет слово сказка не только в том привычном значении, в каком используем его мы ( народные песни и сказки, сказки Пушкина), но также и в более широком плане – применительно к любому небольшому по объему литературному произведению в стихах или в прозе. В условиях непринужденного общения и вообще в тех случаях, когда точное жанровое обозначение не было необходимым, сказка для Пушкина – это и поэма, и рассказ, и повесть. И если он мог – в переписке с друзьями и даже в печатных текстах – называть сказками собственные не-сказки (например, поэму «Граф Нулин» или «Повести покойного Ивана Петровича Белкина»), то тем более понятно использование этого слова в дневниковой записи (в записи для себя) о произведении, которое было воспринято лишь на слух, при устном чтении, когда название могло быть прочитано не полностью, без первых слов (так, как его и записал Пушкин).

Объяснить так же просто и уверенно второе переименование, к сожалению, не удастся. Не удастся потому, что это не вопрос, на который можно ответить, и не задача, которую можно решить, а загадка, которую нужно разгадывать.

Начнем с размышления над тем, какое отчество (Тимофеевич или Никифорович) было первым и кто произвел переименование – Гоголь или Пушкин? Обсудим следующие две возможности:

Могло быть так. Второй Иван в «Повести…» Гоголя был первоначально Тимофеевичем, а Пушкин записал то, что услышал и правильно запомнил. В таком случае другое отчество – Никифорович – было дано герою Гоголем в процессе дальнейшей его работы над «Повестью…», то есть после того, как он прочел ее Пушкину второго декабря 1833 года.

Могло быть и иначе. Второй Иван в «Повести…» Гоголя был и остался Никифоровичем. Но тогда другое отчество – Тимофеевич – возникло под пером Пушкина при записи по памяти, на другой день после чтения, в результате какой-то ошибки.

Какую из этих двух возможностей предпочесть? Какая из этих двух версий соответствует действительности? Проще всего было бы обратиться к рукописям гоголевской «Повести…».

Увы! Рукописи «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», как, впрочем, и рукописи многих других произведений Гоголя, не сохранились. Этот путь закрыт.

Попробуем взглянуть на ситуацию, исходя из того, что известно об истории публикации «Повести…» Гоголя и о его творческих связях с Пушкиным в начале 30-х годов.

К концу 1833 года «Повесть…» была закончена, переписана на-бело и отправлена издателю. 9 ноября 1833 года Гоголь в письме к М. А. Максимовичу сообщил, что она находится у А. Ф. Смирдина, в альманахе которого «Новоселье» и была впервые опубликована в 1834 году. Однако выпустить (выдать, как тогда говорили) повесть в свет без одобрения того, кто был для него высшим литературным авторитетом, Гоголь, очевидно, не мог. Так (хотя и с опозданием, поскольку Пушкина несколько месяцев не было в Петербурге) состоялось то чтение, которое Пушкин отметил в своем дневнике. Пушкин, за два года до этого благословивший издание «Вечеров на хуторе…», стал восприемником и новой повести Гоголя.

Если предположить, что в том тексте, который Гоголь прочитал Пушкину 2 декабря 1833 года, второй Иван был Тимофеевичем, то замену этого отчества на Никифорович Гоголь должен был бы произвести сразу же после чтения у Пушкина (чтобы успеть известить издателя об этой важной поправке) и, надо полагать, по его – Пушкина – рекомендации и совету. Но тогда и сам Пушкин, вероятно, упомянул бы об этом факте в своей дневниковой записи, и Гоголь, всегда с благодарностью отмечавший все, чем он был обязан Пушкину, не мог бы умолчать об этом. Кроме того, нам вообще неизвестны какие бы то ни было свидетельства о прямом «вмешательстве» Пушкина в гоголевские тексты.

Из двух выдвинутых на обсуждение версий скорее всего справедлива вторая: загадка переименования, превратившего Ивана Никифоровича в Ивана Тимофеевича, связана не с Гоголем, а с Пушкиным. Какая же может быть загадка в случайной ошибке?

Иногда ошибаясь и неправильно называя кого-либо по имени-отчеству, мы, сами того не подозревая, следуем определенному правилу: либо меняем основы имени и отчества местами (называя Ивана Петровича Петром Ивановичем и наоборот), либо заменяем их другими – созвучными, похожими по фонетическому составу. Например, Наталья и Надежда, отчества Александрович и Алексеевич (у них общие начала: На… ж Алекс…), Александрович и Андреевич (у них общий звуковой комплекс – А…ндр…), Георгиевич и Григорьевич и т. д.

Случилось же так, что Пушкин (в письме от 12 июля 1833 года) назвал Александра Андреевича Ананьина, мало известного ему человека, к которому у него было финансовое дело, «милостивым государем Абрамом Алексеевичем» (X, 338). Это, конечно, ошибка, но ошибка обычная, стандартная и понятная. Это – «правильная» ошибка. Назвав Ивана Никифоровича Иваном Тимофеевичем, Пушкин сделал ошибку «неправильную».

Действительно, два отчества – Никифорович и Тимофеевич – лишены признаков фонетической общности: если не считать стержневого звука [ф], у них разный звуковой состав, разная слоговая структура и разный ритмический рисунок. Что же их объединяет?

По-видимому, только то, что оба отчества в пушкинскую эпоху были уже сравнительно редкими и несли на себе отпечаток провинциальности или низкой социальной принадлежности, отражая соответствующие признаки производящих имен – Никифор и Тимофей, которые, как свидетельствуют подсчеты В. Д. Бондалетова, с конца XVIII века постепенно теряли популярность и затем почти полностью вышли из употребления. Ср. яркую социальную характеристику производного от Никифор фамильного имени Никифоров в размышлениях П. А. Вяземского: «В Москве и в Петербурге открываются коммерческие суды. Место председательское прекрасное <���…> Мне очень хотелось бы этого места в Москве, более нежели в Петербурге. <���…> Я слышал, что купцы уже имеют в виду какого-то Никифорова на это место или что-то похожее на эту фамилию. Без самолюбия думаю, что купечеству было бы выгоднее иметь меня, по связям моим, положением моим в обществе могу возвысить это место. Никифоров, или кто другой в этом роде даст этому месту подьяческую физиономию, подобную прочим нашим присутственным местам…» (П. А. Вяземский – жене, 5 сентября 1832 г.).

Назвав своего героя, омещанившегося дворянина, погрязшего в провинциальном убожестве и полной бездуховности, Никифоровичем (то есть сыном Никифора), Гоголь и в этой малости сохранил верность социально-исторической и художественной правде.