Кирилл Кобрин - Книжный шкаф Кирилла Кобрина

Успенский Б. А.Борис и Глеб: Восприятие истории в Древней Руси. – 128 с. – 2000.

Настоящая работа продолжает цикл исследований, посвященных восприятию истории в Древней Руси («Historia sub specie semioticae», «Восприятие истории в Древней Руси и доктрина „Москва – Третий Рим“», «Царь и патриарх: Харизма власти в России» и др.).

Успенский Б. А.Царь и император: Помазание на царство и семантика монарших титулов. – 144 с. – 2000.

Настоящая работа продолжает цикл исследований, посвященных различным аспектам истории царской власти («Царь и Бог», «Царь и самозванец», «Царь и патриарх»).

Успенский Ф. Б.Имя и власть: Выбор имени как инструмент династической борьбы в средневековой Скандинавии. -160 с. – 2001.

Эта книга посвящена тому, как выбирались имена для членов королевского рода в средневековой Скандинавии. До конца XIII в. выбор имени в Скандинавии остается важнейшим регулятором сложных и подчас чрезвычайно запутанных династических отношений. История имени в эту эпоху – это история сосуществования христианства и язычества, история борьбы за власть, история союзов и противостояний, разделов и объединений, – словом, едва ли не вся история полуострова.

Формозов А. А.Пушкин и древности: Наблюдения археолога. – 144 с. – 2000.

Рассматриваются все дошедшие до нас высказывания Пушкина о древностях и их исследователях, сопоставляет их с тем, что мы знаем об археологии XIX века, и с современными представлениями о прошлом. Такой подход позволяет увидеть в произведениях Пушкина новые детали, затронуть вопрос о различии путей познания поэта и ученого.

и персонажей. Достаточно вспомнить его исчезновение среди кактусов мексиканской революции. Не много писателей Нового времени могут похвастаться такими, как у Бирса, хронологическими рамками своей жизни: (1842–1914?).

С сопутствующей делу расчлененкой.

См. ниже рецензию на его биографию.

Им самим.

На форзаце досадная опечатка: «Literatury».

Мягко говоря, странное «Предисловие редактора английского издания» не в счет.

Держу пари на десяток гиней, что портвейн прописал Уварову именно англичанин доктор

Как хорошо это «примерно»! Россия невелика есть – можно и ошибиться…

Собственное его название, вполне в духе «Манифеста Коммунистической партии». Вот что значит «дух эпохи»!

Впрочем, и гениальные «Три мушкетера» печатались в газетах. И вообще, «фельетонный период литературы» не всегда самый плохой. Это стоило бы учесть разнообразным стенателям по поводу «упадка русской словесности в коммерческий период».

Проза которых явно испытала влияние Селина.

Обратите внимание на эту находку переводчика: «и стрелы вытащил из шеи и». Строка начинается и заканчивается «и»; она как бы вплывает из этого равномерного звука и в нем же, в конце концов, растворяется, будто в корабельных гудках.

И тут – бах! – и корабль ко дну?

Ай-яй-яй, господин А. Кабанов! Не «государства», а «господства»..

В которой настырный фрейдист увидел бы подсознательное желание уничтожить особь женского пола вообще.

Сновидческого кино. А где еще увидишь (и запомнишь!) сон?

Помню по фильмам с Гойко Митичем.

В многоуважаемой серии «Литпамятники», под шапкой «Российской академии наук»!!!

Название, много говорящее о способе составления примечаний в этом издании!

Яркий пример таковой – эссе «Предшественники Кафки».

Но, конечно, не так, как бракоделы из «Ладомира» издали бедолагу Де Куинси (см. выше).

и скрытому эротизму.

Прежде всего, железные. Волшебные железные дороги второй половины девятнадцатого и первой – двадцатого, породившие бесчисленную литературу: от стихов Блока и Анненского, до воспоминаний Набокова. Я уже не говорю о Чехове и Бунине с их привокзальными буфетами, где герои непременно перехватывают залетную стопочку, недовольно зажевывая ее не шибко свежей осетриной (Булгаков, прочь!), а то и по-простецки пьют пиво. А «Сестра моя жизнь» с хрестоматийным (и от этого не менее грандиозным) железнодорожным расписаньем? А обрывок прозы Кафки о железнодорожном обходчике, затерявшемся почему-то в русских снегах? Европейская литература того времени прошита железными дорогами, будто хипповые джинсы. Реквиемом им стал фильм «Европа», снятый датчанином Фон Триеро!^ и, пожалуй, еще одна картина – «Стрелочник» голландца Иоса Стеллинга.

Отец повествователя в «Вилле Бермонд» – железнодорожный служащий. Если верить автору, он похож на Тютчева с портрета в голландской энциклопедии. Отец рисует сыну буквы русского алфавита не где-нибудь, а в поезде. Другой герой «Виллы Бермонд», точнее, герой другой линии романа, – Великий князь Николай Александрович, едет в Ниццу, навстречу своей смерти именно по железной дороге: «Потом я вижу его уже среди железнодорожных декораций заключительной сцены: в железнодорожном купе. Поезд оставил Гаагу далеко позади и несется на всех парах к Утрехту. Все еще завернувшись в дорожный плащ, юноша следит глазами за волнообразным движением телеграфных проводов, словно на море вздымающихся у каждого темного столба вверх, а потом опускающихся вниз: раз-и-два-и-три-и… (медленно-медленно)». В 1953 году автор с отцом, матерью и братом приезжают в Ниццу, естественно, поездом. Там они фотографируются у ворот Виллы Бермонд, на которой почти за сто лет до этого умер великий князь. Дочь Тютчева, Анна, находится в свите императрицы, только что потерявшей сына, и живет в Ницце. Сам Тютчев, только что потерявший возлюбленную, живет там же. Все сходится к Вилле Бермонд: смерть, любовь, стихи, русский язык, семейные воспоминания, железные дороги. Автор отождествляет себя с юным наследником русского престола, угасшим в южном городе, отца – то с несчастным героем гоголевской «Шинели», то с не менее несчастным Тютчевым. Плотность чувств и воспоминаний вокруг Виллы Бермонд можно сравнить только с плотностью европейского культурного слоя. Собственно, она и есть Европа, только так и обретшая единство – посредством странно родственных чувств разных, никогда не встречавшихся, людей.

Между прочим, «Виллу Бермонд» я бы назвал и последней европейской «картиной». Точность описания деталей, головокружительного мира мелочей выдает школу «малых голландцев». Отец рассказчика похож на персонажа живописи Магритта. «Две дамы в цветах» – название будто из Клода Моне. Сейчас таких картин не рисуют. Сейчас их вообще не рисуют.