Владимир Аннушкин - Основы русской филологии. Курс лекций

Высказанный тезис подтверждается анализом классических русских филологических сочинений, где употребляются термины слово—язык—речь.

В первом русском научном сочинении, описывающем филологические дисциплины, «Сказании о седми свободных мудростех»(по нашему предположению, оно написано в 1613–1620 гг.), термин слово употребляется в двух значениях: 1) Слово Божие, Божественное Откровение («во плоти учением Слова») [Спафарий 1978: 141]; 2) слово как речь – ср. у Николая Спафария в 1672 г. при объяснении науки грамматики: «Из речения же состоится слово… И есть слово речений сложение» [Спафарий 1978: 30], т. е. из слов-«речений» составляется речь-«слово», а речь-«слово» есть «сложение» слов-«речений».

Подобное объяснение слова как речи находим и в определениях риторики: «Риторика есть художество, яже учит слово украшати и увещевати» [Там же: 31]. Поэтому неслучайно М. В. Ломоносов, формируя основной состав филологических дисциплин (а великий ученый, как известно, написал «Краткое руководство к красноречию» и «Российскую грамматику»), назовет эти науки не «языковыми» или «речевыми», а именно «словесными» (см. ниже параграф о языке—слове—речи у М. В. Ломоносова).

Итак, основным термином в русской письменной культуре становится слово – это доказывается количеством словоупотреблений и богатством значений, имеющихся у данного термина. Слово обозначает не только единицу языка, речи, но и дар слова, различные жанры речи, получает множество дополнительных смыслов. Основное значение слова зафиксировано в главном культурно значимом тексте европейской культуры – Священном Писании, откуда оно начинает распространяться в другие тексты, хранимые в культуре.

Что же обнаруживается в китайской философско-филологической традиции? Как было показано выше (см. § 1), в одной из канонических древнекитайских книг о сотворении мира «Цзян Цзи Вэнь» («Тысяча иероглифов») последовательно говорится о том, что вначале появились небо и земля, тьма и свет, вода и суша, верх и низ, стороны света, деревья и растения, а затем – человек, который наделяется даром слова. Таким образом, при отсутствии монотеистического (т. е. божественного) начала мы видим в китайской традиции принципиально одинаковую последовательность сотворения мира из небытия неким духовным началом, которое в европейской традиции названо Богом, а в китайской традиции объясняется как дао – правильный путь. Вот как пишет об этом выдающийся китаист академик В. М. Алексеев: «Это прави́ло-dao, являясь абсолютной истиной, находящейся вне человеческого постижения, все же излучалось из своего предвечного состояния и шло почивать на одном из людей, ибо человек есть третья стихия мира после неба и земли» [Алексеев 1978: 49]. Очевидна аналогия с соответствующими категориями европейской философской мысли: подобно Богу, прави́ло-dao представляется абсолютной истиной вне человеческого постижения, и, подобно Божественной благодати, идущей от Бога к человеку, прави́ло-дао идет «почивать на одном из людей». Характерна и китайская «троица»: небо—земля—человек, сопоставимая с европейской христианской Троицей: Бог-Отец, Бог-Сын (вочеловечившееся Слово Божье) и Бог-Дух Святой. Только в европейской традиции Божественная Троица находит проявление в человеке, цель существования которого – совершенствование и обо́жение своей греховно-словесной природы, достижение идеала Бога-Слова.

Принципы китайского вероучения заповеданы в дошедших до нас книгах (вэнь) подобно книгам Божественного Откровения, при этом вэнь есть не простая письменность, а «та самая правда, „прави́ло“, путь-дао, которая древностью воплощена» [Алексеев 1978: 51]. Анализируя понятие «литература» в Китае, академик Н. И. Конрад пишет, что оно «известно каждому китайцу. Таким словом-термином „литература“ является вэнь. Это слово и самое устойчивое, и самое древнее» [Конрад 1977: 546].

Слово вэнь со значением «литература» и – шире – «культура» часто встречается в первом памятнике классической китайской древности – «Лунь Юе». Из этого памятника мы узнаем, что в глазах Конфуция входило в состав этой «вэнь» – образованности, культуры? То, что содержалось в шу (эдикты, указы), ши (песни), ли (правила, нормы поведения), а потом стало «Шу-цзином» («Книгой истории»), Ши-цзином («Книгой песен»), «Ли-Цзи» («Книгой правил»).

Сюй Ган соединил понятие вэнь – письменность, образование, просвещение, литература – с понятием и – искусство, умение [Там же: 547].

Однако очевидно, что слово вэнь приобретает в китайской философии значение не только литературы, но – шире – некоего инструмента мироустройства, проникающего во все сферы бытия. Вэнь присутствует во всем, что есть прекрасного в этом мире, – и здесь вновь напрашивается аналогия со Словом Божиим, которое, как полагает православная философия, проникает во все «видимое и невидимое» (отголоски такого понимания слова присутствуют и в светской поэзии – ср. строки поэта В. Коллегорского: «Слово везде и нигде, слово – это слово»).

Н. И. Конрад переводит слово «вэнь» как литература, рассматривая последнее в широком и узком смыслах. Широкий смысл понятия литература предполагает «все созданное на своем языке», а поскольку литература есть «явление историческое», то нельзя не видеть ее развития вместе с обществом, когда меняется и обогащается ее жанровый состав, расширяется объем и сила ее влияния [Конрад 1977: 543]. Неслучайно Н. И. Конрад проводит аналогию с древнерусской литературой, где также существовал и постепенно утверждался все более расширенный состав «разнородных произведений», куда входили «фольклор, художественная литература, история, публицистика, философия и т. д.» – из него-то и выделилось «то, что мы сейчас называем литературой в узком смысле слова: художественная литература как явление самостоятельное в отличие от других произведений слова» [Там же].

На наш взгляд, термину литература, несмотря на всю его широту, предшествовал в русской филологии другой, более точный термин «словесность», который включал в себя «всю совокупность словесных произведений». В понятие словесность входили лучшие отечественные произведения всех видов слова: и фольклор, и письма, и документы, и письменная и литературная словесность (не только художественная литература, но и научная по разным специальностям и публицистическая), а сегодня входят также разнообразные устно-письменные тексты массовой коммуникации. Художественная литература в таком перечне является всего лишь видом словесности, хотя именно она стала для русской словесной культуры основным и наиболее ценимым видом речи. Такую разницу между словесностью и литературой отмечают все русские учебники по теории и истории словесности пушкинского времени, а стерто это различие было после реформ, проведенных в русской филологической науке в середине XIX в., когда была отменена риторика как теория разных видов прозы и особым приоритетом стали пользоваться именно тексты художественной словесности, или литературы.