Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Прямым зеркалом отчаяния смотрителя является образ «ужасной» Дуниной судьбы, среди «молоденьких дур», что «метут улицу вместе с голью кабацкой». Этот «уличный» образ, прочно утвердившийся в сознании Самсона Вырина, столь невыносим ему, что буквально убивает другой образ дочери, той, «такой разумной»-, той, что «вся в покойницу мать». Отец перестает быть отцом, когда начинает желать собственной дочери «могилы».Это отчаяние и делает его горьким пьяницей.

В немецких картинках, украшавших жилище Самсона Вырина, образ Дома и образ Дороги наполняются вполне определенным ценностным смыслом: на уровне противостояния культур оппонентом народной культуры, образ которой являет нам пушкинское искусство (назовем его вслед за В. С. Непомнящим «русской картиной мира» [159]), в повести выступают немецкие картинки. Дом и Дорога – это две важнейшие общекультурные метафоры, две категории, определяющие содержание каждой человеческой жизни. Немецкий художник уход из дома однозначно осуждает: человек Дороги – это для него блудный сын, растратчик, которого ждет рубище и трапеза со свиньями. Вообще весь мир за порогом отцовского дома в пошлых банальных картинках предстает как мир развратный, порочный, безжалостный и корыстный: там имеют место лишь «ложные друзья и бесстыдные женщины». Таким образом, ценность Дома предстает в немецких картинках, прежде всего, как собственность и как убежище и защита от порочного и преступного мира. Эту же ментальность обнаруживает и знаменитая английская пословица, которая в буквальном переводе звучит так: «дом англичанина – его крепость », а усвоенная русским языком: «мой дом – моя крепость». Крепость представляет собой укрывающее и защищающее сооружение, предполагающее враждебное окружение. Всегда открытые двери крепости – это нонсенс, если не прямая глупость.

Будучи станцией на проезжей дороге, дом Самсона Вырина был всегда открыт, т. е. крепостью не был; в результате драгоценность этого дома – красавица дочь – была похищена; лишившийся своей хозяйки, дом разрушился, одинокий старик спился, так и не узнав, что стало с его дочерью, – такова сюжетная канва повести «Станционный смотритель», еще одна печальная история «блудного сына». Однако в повести поверх эмпирической событийной фабулы жизни героев развивается сюжет, являющий нам метафизическую природу Дома как внутренней формы, так организующей бытие человека в социальном пространстве и историческом времени, чтобы достоинство человека было защищено.

Чтобы Дом как идея, как внутренняя форма русской национальной жизни проявил себя, нужно было, чтобы эмпирический дом буквально разрушился, что и произойдет в пределах фабулы повести. Натиском непрерывного мощного людского потока, который катится по Дороге через станцию, хрупкий, бедный дом смотрителя оказался снесенным. Однако та же Дорога, уведшая дочь вдаль за видимый глазом горизонт, оказалось, вела к новому Дому, богатому, прочному, счастливому, стоящему на фундаменте тех же ценностей, на которых строился Дом отца. Выросшая в том Доме отца дочь, «вся в покойницу мать»,научилась быть гостеприимной и щедрой хозяйкой; как говорил Самсон Вырин, «ею дом держался». Выяснится, что не только Дом держался Дуней, но и она была удержана на краю гибели своим Домом, т. е. Домом как системой нравственных идеалов и ценностей. Эти воспитанные в отчем доме драгоценные качества разума и души не позволили Дуне разделить судьбу «молоденьких дур».

В сознании Самсона Вырина образ самой страшной судьбы, лучше которой даже «могила», – это судьба бездомной «уличной» девки, «дуры». В метафизическом пространстве народного сознания, закрепленном в языке народной культуры, представителем которой является Самсон Вырин, эти «дуры» «метут улицу с голью кабацкой»'. Чтобы эта участь не постигла Дуню, отправился смотритель в Петербург «вернуть заблудшую овечку свою». В эпитете «заблудшая» так же, как и в библейских оценочных выражениях – «блудный сын», «блудница», «блуд»; в безоценочных нейтральных словах современного языка – «заблудиться», «заблуждаться»; в матерном бранном слове-проклятии «бл…дь» – корень один. «Уличные дуры», потому и «дуры», что заблуждаются (ошибаются), т. е. теряют разум и принимают за настоящую ценность ложную («атлас» и «бархат»). В итоге, «дуры» бездомны, жалки и несчастны, как бездомен заблудившийся, то есть потерявшийся, сбившийся с пути человек. Идея утраты пути, т. е. дороги в правильном направлении, ведущей к цели (Дому), спрятана в корне «блуд», и, кроме того, идею утраты разума и нравственных принципов несет в себе этот корень.

Итак, не только Дуней держался старый отчий дом и держится новый дом мужа, но и сама Дуня удержана от «блуда», «блуждания» и «заблуждений» Домом как целью и смыслом жизни. По-видимому, в этой верности идеалу Дома, в том, что никем иным, кроме как «хозяйкой», Дуня быть не могла, кроется и тайна ее жизненного успеха, и того, что Минский «не мог ее оставить».

Здесь придется процитировать собственную статью: «…у дочери отставного солдата нет никакой возможности заставить богатого дворянина жениться на ней. Никакого иного мотива у Минского, чтобы вступить в этот неравный брак, нет, кроме того, что он счастлив лишь одною Дуней». [160]

Образ Дуни кажется иллюстрацией к известному пушкинскому стиху:

Ибо этот образ сочетает в себе визуальный образ «красавицы, одетой со всей роскошью моды», т. е. образец совершенной красоты, в которую вложены вся энергия, труд и интеллект европейской культуры и цивилизации, и тот невидимый глазом строй души, в которой живет простонародный идеал человека, хозяина и строителя своего Дома.

Авантюрист и повеса, гусар, выкравший красавицу, кончил тем, что женился на ней, стал отцом и хозяином, строящим свой дом для своих детей. Теперь, согласно вечной логике жизни, его Дом должен «держаться» Дуней, женой и хозяйкой его. И если в Доме лад и мир и супруги понимают друг друга, рано или поздно станет абсолютно необходимо покаяться, испросить прощения и благословения у Дуниного отца, ибо, как же воспитывать своих детей, сознавая себя столь виноватыми перед их дедом?

И вот в самом конце повести мы видим, куда приводит Дорога, по которой отправилась дочь завоевывать свое счастье. Дорога эта закольцована и, в какую бы сторону она ни разворачивалась, ведет она всегда к отчему дому, к дорогим могилам, это путь покаяния и благодарной памяти. Так Дорога, идущая куда-то вдаль, оборачивается осмысленным Путем человеческой жизни.