Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

– Я теперь никто.

– Откуда вы сейчас?

– Из дома скорби. Я – душевнобольной, – ответил пришелец.

Этих слов Маргарита не вынесла и заплакала вновь…

– Ужасные слова! Ужасные слова! Он мастер, мессир, я вас предупреждаю об этом. Вылечите его, он стоит этого.

– Вы знаете, с кем вы сейчас говорите, – спросил у пришедшего Воланд, – у кого вы находитесь?

– Знаю, – ответил мастер, – моим соседом в сумасшедшем доме был этот мальчик, Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас.

– Как же, как же, – отозвался Воланд, – я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах. Он едва самого меня не свел с ума, доказывая мне, что меня нету! Но вы-то верите, что это действительно я?

– Приходится верить, – сказал пришелец, – но, конечно, гораздо спокойнее было бы считать вас плодом галлюцинации. Извините меня, – спохватившись, прибавил мастер.

– Ну, что же, если спокойнее, то и считайте, – вежливо ответил Воланд.

– Нет, нет, – испуганно говорила Маргарита и трясла мастера за плечо, – опомнись! Перед тобою действительно он! (ММ-2. С. 737).

Эту главу мы посвятим осмыслению выдающегося диалога, изумительного по своей абсурдности, и при этом воспринимающегося читателем как нечто совершенно нормальное, не выходящее за границы разумного. Самое примечательное в этом разговоре то, что почти все знаменательные части речи заменены местоимениями и местоименными наречиями. Удивляет сразу две вещи: первое – почему все читатели думают, что понимают, какие знаменательные части речи заменены местоимениями, а второе – почему очевидный абсурд воспринимается как норма.

Оба собеседника выступают под псевдонимами, потому что и «мастер» и «Воланд» – это слова-маски, слова-тени, разыгрывающие на экране воображения читателя свои роли так, чтобы спрятать от зрителя подлинные лица актеров. Одна роль – это роль полного уничижения, роль душевнобольного, наотрез отказавшегося от своей прошлой идентичности и выдающего себя за человека-невидимку. («Я теперь никто»). Другой играет роль могущественного сверхъестественного существа и требует веры в свое всесилие. Драматизм этой ситуации придает то обстоятельство, что разыгрывающий дьявола обладает средствами принуждения и реальной возможностью убивать. Однако те, от кого «дьявол» добивается веры в свою сверхчеловеческую сущность, так несчастны, что в принципе не боятся смерти, и поэтому просто угрозами и запугиваниями от них вряд ли чего-то добьешься. Они и так готовы к худшему. Но есть обстоятельство, которое может заставить их подчиниться воле «дьявола»: они любят друг друга. Мастер не может не осознавать, что он причина того, что в его отношения с дьяволом государства втянута Маргарита, что она взята в заложницы Воландом. Маргарита готова на все, лишь бы Воланд спас мастера. Именно на то, что ее возлюбленный – «мастер», у Маргариты особый расчет: «Он мастер, мессир, я вас предупреждаю об этом». По-видимому, Маргарита хочет внушить «мессиру», что спасение ее возлюбленного может оказаться выгодным самому Воланду: ведь трон монарха должны окружать лучшие поэты, писатели, композиторы, художники, зодчие, режиссеры и актеры, то есть настоящие «мастера культуры».

Вопрос Воланда, заданный своему новому знакомому: «Вы знаете, с кем вы сейчас говорите?»– это вопрос вообще-то вполне уместный при неожиданном столкновении двух ранее незнакомых друг с другом людей. Один из этих собеседников, по-видимому, претендует на то, что его должны узнавать при личной встрече даже ранее не встречавшиеся с ним. Такие претензии возникают у людей публичных, известных, знаменитых. Но Воланд только два дня назад появился в Москве, а его собеседник находился в полной изоляции в сумасшедшем доме. Публично же Воланд, действительно, появился один раз на сцене театра Варьете, но при этом был в маске. По каким же признакам мастер должен узнать своего властного собеседника? Ясно, что не по внешним, видимым. Речь не идет о визуальном опознании.

Кто мог ночью похитить больного пациента из отдельной, охраняемой, запертой на ключ палаты? Есть только одно государственное учреждение, для которого это не является проблемой и которое существует именно для того, чтобы выполнять приказы и «заказы» единственной властной персоны.

Практика ночных допросов – это узнаваемый почерк «известного учреждения», о чем мастер знает на собственном опыте не понаслышке.

Совпадает ли ответ мастера и его поведение с образом той реакции, которую ожидает от него «мессир»?

На вопрос, знает ли мастер, с кем он сейчас разговаривает, – «лунный гость» отвечает утвердительно и ссылается на рассказ «мальчика Ивана Бездомного». То есть сразу с первой минуты отождествляет «хозяина», «в гостях» у которого находится, с профессором-консуль-тантом на Патриарших прудах, которого не видел своими глазами, но сразу же узнал. Еще по рассказу Ивана о событиях на Патриарших прудах мастер безошибочно заключил, что они имеют к нему, автору текста о Понтии Пилате, непосредственное отношение. Он должен был понять, что Иван не случайно оказался его соседом в больнице, что у него особая «миссия». Рассказ Ивана о Пилате и гибели Берлиоза – это провокация, подобная той, которой Иуда из Кириафа подверг Иешуа. Прошлой ночью мастер, как и его герой Иешуа перед Иудой, не стал осторожничать с Иваном и открылся ему, рассказав о том, что он автор романа. Понимая, что его разыскивает сам «сатана», он сказал, что отдал бы за встречу с Воландом единственную свою ценность – ключи Прасковьи Федоровны. Написал ли Иван донос на соседа или их разговор был подслушан, это не так важно. Ясно, что Воланд основательно подготовил встречу с автором романа о Пилате.

Итак, Воланд убедился в том, что мастер понимает, «у кого он в гостях». Он в гостях у того, кто уже «пристроил» Берлиоза под колеса трамвая, кто «свел с ума» Ивана, кто разыскал Маргариту, для кого нет непроницаемых стен и тайн. Один из собеседников – «никто», «сумасшедший», другой – воплощение абсолютной ничем не ограниченной власти. В этом диалоге Воланд педантично различает знание и веру. Сначала он спрашивает: «Вы знаете, с кем вы сейчас разговариваете?» Мастер отвечает: «Знаю» – и отождествляет собеседника с незнакомцем, предсказавшим гибель Берлиоза.

Затем Воланд задает вопрос, с точки зрения здравого смысла, абсолютно безумный: «Но вы-то верите, что это действительно я?» Это может означать, что сам вопрошающий, или допрашивающий, раздвоен и разделен на «я»-для-себя и «я»-для-других. «Я»-для-себя – это тайна за семью печатями, главная тайна державного фокусника. Никто не должен знать, кто он на самом деле, но должен верить в разыгрываемую им роль как в самую подлинную реальность. Это логика самозванства. Отсюда и педантичное разделение знание и веры.