Валерий Иванов - Русские народные говоры

Вместе с тем русские говоры после Октября обогатились значительным количеством новых слов. Это та лексика, которая является общерусским словарным составом, которая не дает никаких диалектных различий в языке и равно распространена по всем его местным разновидностям. Такова, например, политическая терминология ( революция , класс , социализм , коммунизм ); новые слова из области техники ( трактор , комбайн , яровизация ); слова, обозначающие новые производственные отношения ( колхоз , бригада , трудодень , ударник ), новый быт ( кино , клуб , лектор , патефон , пальто ) и т. д.

Однако новые слова не сразу и не легко входят в местные говоры. Дело заключается в том, что усвоение нового слова связано всегда с усвоением прежде всего его значения. До тех пор, пока не будет ясно значение слова, оно не может быть и усвоено. Неверное или недостаточное понимание значения того или иного слова часто приводит не только к тому, что в говорах начинают путать слова, совершенно различные по значению, хотя и близкие по звучанию ( инстанция и дистанция , элементы и алименты ), но и к тому, что слова, воспринятые из литературного языка, употребляются не в литературном значении, т. е. по существу неверно.

В очерке Ил. Дубинского «В таежной деревне» [39] «Новый мир», 1955, №1, стр. 85. старый крестьянин говорит: «Нам нужна работница в дом. А твоей Ксении самой нужна нянька. Иначе и не думай, это мой окончательный меморандум ». Здесь слово меморандум употреблено в значении «последнее слово», «решение», но не в том, в каком оно существует в литературном языке.

Усваивая слова литературного языка, носители говора при склонении или спряжении их часто образуют неверные с точки зрения литературных норм формы (ср. у М. А. Шолохова в «Поднятой целине»: «Ты без прениев , тут дело ясное, — предупредил его Нагульнов»; «В сердце кровя сохнут, как вздумаешь о наших родных братьях, над какими за границами буржуи измываются. У меня от газетов все в нутре переворачивается»; «Вы про хлеб гутарьте, скольки килов на эту га надо» и т. п.).

При усвоении иноязычных слов, не склоняющихся в литературном языке, носители местных говоров часто подчиняют эти слова общим законам изменения русских слов. Так появляются падежные формы у несклоняемых заимствованных слов: из кина́ , в пальте́ , на метре́ , из бюра́ и т. п. Часто иноязычные слова усваиваются в искаженной звуковой оболочке: б’еркул’о́з , р’е́нг’е́нт , р’ел’с (рейс).

Нередко, усваивая слова из литературного языка, носители говора на первых порах подчиняют их произношение действующим в данном говоре фонетическим нормам; так, в этих словах может появиться яканье ( д’ажу́рный , вр’ад’и́т’ел’ ), цоканье ( роскула́ц’ил’и ), замена ф на хв , х ( хво́нды , пат’ехо́н ).

Таковы трудности усвоения новых слов; однако преодолеваются они довольно быстро. Влияние печати, радио, кино в достаточно скором времени приводит к утрате всех подобных отклонений и к усвоению правильных, литературных норм.

Несколько сложнее дело обстоит с диалектными явлениями в области фонетики и морфологии. Эти явления вообще утрачиваются медленнее, чем диалектные особенности в лексике. Но, кроме того, исчезновение отдельных диалектных черт в фонетике и в морфологии может вообще задерживаться.

Известно, например, что в говорах довольно быстро утрачивается цоканье — резкая диалектная черта, которая становится распространенной все меньше и меньше; но вместе с тем упорно и устойчиво держится оканье. Такая устойчивость оканья в русских говорах вполне объясняется тем, что оно поддерживается «окающим» принципом русской орфографии: если в литературном произношении одинаково говорят вада́ и трава́ , то одновременно пишут «вода», но «трава», т. е. сохраняют в правописании этимологическое различие о и а , что соответствует окающему произношению.

Точно так же дело обстоит, например, с т’ в 3‑м лице глаголов настоящего времени и с г фрикативным. Первое явление относительно быстро утрачивается в местных диалектах, а второе держится очень устойчиво. Произношение γ можно часто слышать у людей, в целом владеющих литературными нормами языка; тем более часто можно слышать х на месте этого γ в условиях его оглушения ( наγа́ — нох , съпаγа́ — сапо́х ). И этот факт сохранения γ объясняется тем, что русская орфография, в которой есть только один знак «г», пишущийся в любых словах и в любых положениях, не дает никаких указаний на то, как этот звук надо произносить.

Исследователи отмечали, что в ряде северновеликорусских говоров устойчиво сохраняется разница в произношении б’еда́ , с одной стороны, и п’ата́к , жара́ — с другой, видя причины этой устойчивости, во-первых, в поддержке данного явления орфографией, а во-вторых, близостью такого произношения к литературному. Если учесть, что тенденцией в развитии норм русской литературной орфоэпии является в данном случае стремление к различению в произношении, предположим, б’и еда́ и шага́т’ [40] См. Р. И. Аванесов , Русское литературное произношение, Учпедгиз, 1954, стр. 39—40, 42—44. , то будет ясно, что устойчивость данного явления вполне объяснима.

В морфологии устойчиво сохраняются диалектные формы именительного падежа множественного числа существительных с окончанием ‑а не только для слов мужского рода, но и для слов женского рода ( костя́ , лошадя́ , крепостя́ , плетя́ ). И это может быть объяснено продуктивностью такого образования формы именительного падежа в самом литературном языке (хотя и в более ограниченном числе случаев).

Устойчиво и произношение глагольных форм 3‑го лица множественного числа II спряжения с окончанием ‑ут : слы́шут , в’и́д’ут , но́с’ут . Такое произношение было нормой в старомосковском говоре и во многом сохранилось теперь в просторечии, а, кроме того, в положении после шипящих часто еще бытует и в литературном языке [41] См. там же , стр. 118—121. .

Вместе с тем процесс утраты диалектных особенностей в фонетике и морфологии может иногда приводить к возник новению в говорах новых диалектных явлений, несвойственных им ранее. Уже указывалось, например, что при утрате цоканья и усвоении различения ц и ч’ в говоре может возникнуть беспорядочное употребление этих двух звуков, употребление одного звука вместо другого. При утрате явления произношения на месте дн долгого н̄ ( ла́дно — ла́н̄о ) и усвоения правильных литературных норм может возникнуть новая диалектная особенность — произношение сочетания дн на месте любого н̄ : в русском языке, как известно, есть и сочетание дн и нн — н̄ (ср. одна́ и А́нна ). Но, заменяя диалектное н̄ ( ла́нно ) на дн ( ла́дно ), носители говора часто переносят это дн на место любого нн . Таким путем возникает произношение ви́дная лавка вместо «винная», обме́дный фонд вместо «обменный» и т. д. Усваивая форму творительного падежа множественного числа на ‑ми , те говоры, которые знали раньше эту форму с окончанием ‑м (т. е. при совпадении форм дательного и творительного падежей), переносят ‑ми и в форму дательного падежа ( к руками , к ногами ). Все эти факты характеризуют процессы возникновения новых диалектных явлений уже на базе взаимодействия говоров с литературным языком, т. е. на путях утраты диалектных особенностей.