Виталий Костомаров - Язык текущего момента. Понятие правильности

Очевидная опасность возможной двусмыслицы хрестоматийно иллюстрируется словом round : a round room ( круглая комната); round the corner ( за углом); the first round (первый раунд игры); to go round (ходить вокруг, обходить ); merry-go-round ( карусель ) и т. д. Тhey are flying planes можно понять как «они летают (умеют летать) на самолётах» и как «эти самолёты летающие (исправны для полёта)». В современной бытовой речи даже вроде бы явные глаголы выступают вдруг именами: That’s a big ask? (Не велик ли запрос?). What is our ask? (Чего мы всё-таки хотим?). You have a big say. Long time no see. She gave herself a long lie-in the next morning. There was no lie for her this morning… Нечто вроде детского: «Дай мороженое на полизать».

Нередко аналитизм создаёт истинно хитроумные загадки. Заголовок в газете «Apple pie baking contest winners» (букв.: Яблоко пирог выпечка соревнование победители ) сразу не расшифровать. «Победители соревнования по выпечке яблочного пирога». Естественно возникающее желание найти разгадку широко используется рекламой для привлечения покупателей: «100 % money back beauty guarantee» (букв. 100 % деньги назад красота гарантия ) означает, если подумать, что покупателю рекламируемого крема даётся стопроцентная гарантия возврата денег, если он не обеспечил красоту, или же что гарантируется стопроцентная красота и что в противном случае деньги будут возвращены.

Нельзя, конечно, не согласиться с тем, что за счёт явной неточности достигаются краткость и воздействующий эффект. Самые серьёзные письменные и звуковые источники в США позволяют себе называть отстаиваемый президентом закон о медицинском обслуживании «Аffordable health care act» не иначе как Obama care – «Обама (мед)услуги». Чтобы понять название anchor steam beer ( якорь пар пиво ), надо просто знать (или узнать, благо есть теперь Гугл!), что этот популярный напиток был впервые сварен в пивоварне «Якорь» для моряков в порту Сан-Франциско. Так же и Second Harvest Food Bank ( Второй урожай пища банк ) – «продуктовый склад второго урожая» – скромно называют в США достаточно развитую и востребованную систему пунктов распределения еды, жертвуемой состоятельными людьми для бедняков.

Не аналитический строй грамматики, а уж скорее агглютинативный в смысле видимой простоты значительно впереди. Вообще же языкам, как и культурам, важно не стать одинаковыми, похожими на другие, а мочь выразить всё, что выражаемо в других языках, что есть на белом свете и нужно в жизни их народов.

Учёный немец J.G. Sеume ещё в 1797 году прозорливо заметил, что «не знает никакого другого языка, кроме русского, который имел бы больше точности и звуковой привлекательности». Таких мнений тысячи: многие иностранцы считали, что в силу податливой разветвлённости своих грамматических форм и музыкального благозвучия он особенно пригоден для поэтических шедевров. М.В. Ломоносов указал на схожесть с классическими языками, распространяя его пригодность как на поэзию, так и на науку. В таких привлекательных оценках есть рациональное зерно, хотя, конечно, вряд ли стоит делить языки лингвистически на простые и сложные, культурно-психологически – на хорошие и плохие, педагогически – на лёгкие и трудные.

Особенности звукового и грамматического строя, строго говоря, безразличны для пользующихся им, однако, не замечая родимых пятен, не подчиняясь самобытной особости, невозможно полноценно общаться на языке. Бездумно укрепляя в своём русском языке аналитизм, пусть даже этим что-то упрощая, мы прощаемся с национальным логизмом выражения мысли, который исторически требует избыточной дифференциации, конкретизации, точности. Не такая уж беда!

Не хочется быть ригидно однозначным, потому что так часто уверенное в своей единственной правоте единомыслие оказывалось необоснованным и вредным. Взгляды на язык, его подсистемы, конкретные отдельные явления вроде объёма и дифференцированности словаря, разработанности терминологии, правил правописания во многом детерминируют его динамику. В то же время не следует категорически недооценивать и гордую вкусовую формулу «самый», «один из самых» совершенных (развитых, логичных, богатых, звучных, красивых), а то и избыточно нормативно-упорядоченный в морфологии, необоснованно усложнённый в существующей орфографии.

Перспективу отхода русского языка от синтетической грамматики и возможное его движение от флективного строя к аналитическому всерьёз и бурно обсуждали в ходе коллективного исследования проекта «Русский язык советского периода» под руководством М.В. Панова в середине ХХ столетия. Высказывались и отвергались разные оценки желательности или нежелательности такого движения, которое О. Есперсен, по примеру ставшего аналитическим английского языка, считал – с непростительной для крупного лингвиста наивностью – столбовой дорогой языкового прогресса вообще. Это не подтверждается реальной историей многих, если не большинства языков человечества. В те годы риторического прославления «великого, могучего и свободного» русского языка без каких-либо оговорок проблема не могла получить серьёзного научного развития. Она была, к счастью без последствий для поставивших её, молчаливо и тихо похоронена. Сегодня нам, в силу наблюдаемого в языке процветания аналитизма, стоит к этой проблеме вернуться.

Разумеется, аналитизм в русском языке возникает не совсем так и даже совсем не так, как шёл к нему английский. Даже если такое развитие глобально, оно не копия англо-американизма: наш аналитизм с русской спецификой. Он связан с обострением общечеловеческих свойств познавательного процесса, о чём, очевидно, свидетельствует повышенный интерес к когнитивному антропоцентризму как среди философов, социологов, так и среди лингвистов.

Даже у исследователей флективного русского языка пропадает сегодня интерес к материи – к фонетической и морфологической формам слова, направляется на такие собственно околоязыковые явления, как культурная обусловленность семантики слов. Смысл сложных синтаксических единств, семантика текста, контент-анализ затмевают интерес к анализу собственно языковых единиц.

Последние десятилетия у нас практически нет, например, диссертаций, посвящённых функциям падежей, морфологической вариативности, соотношению придаточных с причастными и деепричастными оборотами, закрытым и открытым, однородным и неоднородным синтаксическим рядам, типам приложения и примыкания. Нас всё это, видимо, совсем перестало интересовать. Между тем лингвистов и педагогов в США привлекает именно морфологизм древнего и живого русского языка, материальной формой выражающего логические построения, отдельность слова, строго различающего части речи и члены предложения.