Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

И снова война. Но теперь уже – за мою революцию, и я ушел со всеми в джунгли. Там в сорок шестом вступил в партию. Работал, писал, помогал солдатам…»

(В джунгли, добавлю я от себя, ушел тогда со знаменитым Столичным полком и старший сын Туана. А сам он вскоре, в сорок седьмом, возглавил созданную в свободной зоне Вьетбака [4], в горах на севере, Ассоциацию культуры. В тяжелейшие военные годы она выпускала журналы и книги – оттиснутые вручную на серой ноздреватой бумаге, они кажутся сегодня памятниками человеческого упорства, мужества и творческого горения. В одном из таких журналов, «Ван нге» [5], нашел я и перевел для этой книги рассказ «Харчевня „Свежесть“»; попадались мне в них очерки и статьи Туана. Ассоциация проводила творческие дискуссии и семинары в своей «резиденции» – горном доме на сваях, крытом тростником. Иногда удавалось даже исхлопотать «творческие отпуска» литераторам, воевавшим в действующей армии.)

«Ну, что еще? – продолжает он. – Вел литературные кружки: попадались удивительно одаренные люди. Тряхнув стариной, работал в передвижных театральных труппах. Иногда приходилось быть сразу и драматургом – пьесы, правда, ставились короткие и немудреные, на „злобу дня“, – и режиссером, актером, осветителем и „оркестром“ – играть на старинном барабане. Случалось, антракты в спектаклях и перерывы в репетициях диктовались не авторским или режиссерским замыслом, а тревогами и бомбежками. Приходилось трудновато. Ели не досыта. Ну и реквизит… ходить было не в чем. Но мы не унывали. Зато потом, когда в пятьдесят четвертом освободили Ханой, на общенациональном театральном фестивале уаша труппа имела особый успех. Несколько дней подряд в театрах, на площадях и в скверах играли спектакли, танцевали и пели мои друзья актеры. Собралось чуть ли не тридцать ансамблей. К нам обратился с приветствием президент Хо Ши Мин. Я едва с ног не сбился – организация представлений, жюри, премии, награды…»

(За деятельность в годы войны и проведение фестиваля правительство республики наградило Нгуен Туана военным орденом Сопротивления первой степени.)

«Сразу после войны издал две книги очерков – одну о делах и людях Сопротивления, во второй, кроме военных, были уже и „мирные“ очерки…»

(Добавлю снова: за первую книгу, выпущенную в пятьдесят пятом году, Туан был удостоен Литературной премии Ассоциации культуры.)

«В мирные годы много ездил по стране; забирался в горы – поднялся даже на самую нашу высокую вершину Фансипан, конечно, не Эверест, но как-никак 3142 метра; плавал на лодках и катерах по островам, жил в деревне. Побывал и за границей, у вас, в Советском Союзе, и в Финляндии – на Всемирном конгрессе сторонников мира. Путешествия – моя страсть. Я когда-то эпиграфом к одной из своих книг взял слова Поля Мораиа „Хочу, чтобы после смерти из кожи моей сделали дорожный чемодан“… Но главное, конечно – узнать свою землю, каждый ее уезд. Ведь страна теперь наша, и, чтобы с умом управлять ею, мы обязаны ее знать. Есть у меня друг, писатель, – как поедет с бригадой в горы, обязательно задержится где-нибудь подольше, отобьется от всех и заглядывает в самые заповедные уголки. Его прозвали „одиноким львом“». Вот и я из той же породы. Но ты не пугайся, я лев-вегетарианец. Охочусь на жизненные ситуации и необычные характеры. Видишь, совсем недавно вышла книга…

И он протянул мне томик толщиною в две с половиной сотни страниц. На титульном листе я прочитал: «Черная река», издательство «Ван хаук» [6], 1960 год. Взглянул на выходные данные: тираж 4000, для Вьетнама – не малый. Оговорюсь заранее, в 1978 году «Черная река» была переиздана более чем шестнадцатитысячным тиражом.

Мы сговорились о следующей встрече: хотелось посмотреть старые журналы с рассказами Нгуен Туана, взять на время те из его книг, которые не довелось еще прочесть. Обратно в гостиницу меня вез То Хоай на багажнике своего велосипеда, здесь такой способ передвижения – обычное дело. Сперва я в страхе балансировал на крошечном проволочном насесте, но под конец осмелел и даже стал потихоньку перелистывать подаренную мне «Черную реку»…

С тех пор прошел двадцать один год. Мы часто виделись во Вьетнаме, не раз бывал Нгуен Туан у нас, в Советском Союзе. Случалось нам вместе ездить по Северному Вьетнаму и по нашим городам и республикам. Я перечитал все книги старика Туана. (Да будет позволено мне упомянуть ту, что полюбилась более прочих, – старую его повесть «Бронзовая курильница», фантасмагоричностью действия, неожиданными метаморфозами характеров, парадоксальностью изложения напоминающую булгаковскую прозу.) У меня бережно хранятся его письма, полные юмора и написанные с тем изяществом и блеском, которые и одну-единственную страницу делают произведением искусства. А, кроме того, услышал множество историй о нем при самых иной раз неожиданных обстоятельствах: от солдат-зенитчиков в ханойском пригороде и от молодых писателей, показывавших мне императорские гробницы близ старой столицы Хюэ, в мастерской сайгонского художника-карикатуриста и в деревенском доме на сваях в Лан-шоне [7], рядом с китайской границей. И надеюсь, сумею, не тревожа более почтенного мэтра видом своего блокнота, рассказать вкратце, конечно, о жизни его за эти двадцать с лишком лет.

Прежде всего, это снова поездки, перелеты и плавания по городам и весям родной земли – от разделявшей тогда его страну надвое семнадцатой параллели и до самых северных уездов ДРВ. И странствия эти отнюдь не прервались, когда в шестьдесят пятом Вашингтон развязал необъявленную войну против Северного Вьетнама. Хотя в этой особой воздушной войне дороги были уже не просто транспортными артериями, по ним – старым и новым, шоссейным и проселочным, речным и морским – проходила линия фронта. Неприятель бомбил каждую автомашину и парусную шаланду, каждый мост и паром. Бомбы падали на деревни и города, больницы и школы, рвались на улицах Ханоя. Одной из главных целей янки в Ханое был расположенный неподалеку от дома Нгуен Туана железнодорожный вокзал. Но он наотрез отказался уехать из города. Лишь увязал в пачки свои записные книжки и рукописи, пронумеровал «в порядке, – как он объяснял мне, – убывающей ценности» и всякий раз, уходя из дома, наказывал жене во время воздушной тревоги уносить их в убежище. Несколько соседних домов пострадали от бомбежек. Но, к счастью, дом и архив Нгуен Туана остались целы. Я помню, как помрачнел он, рассказывая, что в прошлую войну, уйдя из Ханоя, оставил в захваченном французами городе свою библиотеку, рукописи, черновики… Особенно сожалел он о записях и набросках, сделанных в первый год революции. Конечно, главное не забудется. Но сколько родилось новых замыслов, сколько было интересных встреч, сколько звучало вокруг новых крылатых слов. Вот из этого многое забылось, выпало из памяти. Многое – но не все! Кое-что он даже восстановил в нынешнем «академическом», как он его называет, собрании своих записей. И после каждой поездки собрание это пополняется. Страна сражалась против захватчиков. Как грозные стрелы возмездия, обрывали путь вражеских самолетов огненные трассы ракет, сбивали их и вьетнамские истребители (на одном из этих МИГов летал внук Туана). На пути реактивных бомбардировщиков вставала стена зенитного огня, сплетались в свинцовые сети траектории пулеметных и автоматных пуль, выпущенных солдатами и ополченцами. О людях, бесстрашно дававших отпор захватчикам и продолжавших строить новую жизнь, писал в газеты Нгуен Туан. Многие из этих вещей вошли в его книги. Помню, один из его очерков в еженедельнике «Ван нге» открывался фотографией автора в каске. Нет, это была не поза и не журналистский трюк, – огневые позиции, где Туан собирал материал для своих произведений, бомбили и обстреливали с воздуха. Туан, писавший о строителях вьетнамских дорог документальную прозу и задумавший написать о них роман, не мог не интересоваться психологией тех, кто с воздуха разрушал эти дороги. Он встречался со сбитыми американскими летчиками и писал о них с возмущением и гневом, но стараясь и тут быть объективным и честным. И присутствовал в сентябре семьдесят третьего при их репатриации из Ханоя. Для него родная земля и народ ее – на Севере и на Юге – всегда были едины; об этом писал он с присущей ему страстностью. Не случайно именно он в течение нескольких лет вел на ханойской радиостанции «Голос Вьетнама» рубрику «Переписка с Югом». Он писал о Юге, о героизме своих соотечественников-южан. Со свойственным ему сатирическим даром бичевал марионеточных сайгонских «властителей», их лживые «реформы», разоблачал бесчеловечность и жестокость затеянной ими – с благословения Пентагона и Белого дома – братоубийственной войны. В очерке «Мост-призрак» – о мосте через реку, разделившую Юг и Север, который никто не мог ни перейти, ни переехать, – Нгуен Туан мечтал о том дне, когда над въездом на мост появится небольшое, всего в две фразы, объявление: «Сегодня в 0 часов (по ханойскому времени) по мосту открывается движение транспорта и пешеходов. Просьба к водителям автомашин, въезжая на мост, снижать скорость». И этот день настал. Правда, старый «мост-призрак» был разрушен американскими бомбами и снарядами; но по наведенной рядом понтонной переправе Нгуен Туан в феврале семьдесят третьего переехал не существовавшую более пограничную линию и одним из первых написал о возвращающейся к миру героической и многострадальной земле Юга… А потом – потом в жизни его появились еще два самых главных дня: один – майский в семьдесят пятом, когда над Сайгоном взвилось знамя освобождения, и другой – в апреле семьдесят шестого года, когда весь народ Вьетнама на всеобщих выборах отдал свой голос за национальное воссоединение. И вот Нгуен Туан приезжает в Сайгон (ныне город Хошимин): встречи с читателями, дружеские застолья с тамошними литераторами, композиторами, актерами; и здесь художники рисуют его портреты…