Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Ну а мы с вами давайте снова перенесемся в кабинет Нгуен Туана. Здесь вроде все по-прежнему. Только угощенье теперь подается на большом медном подносе, именуемом «Война и мир», потому что эта сугубо мирная вещь отлита из снарядных гильз… Подойдем к книжному шкафу. Вопреки обыкновению большинства пишущей братии Туан не держит на виду своих собственных книг, и придется попросить его открыть затворенные дверцы. Вот они – десятка полтора книг (правда, большинство выдержало не одно издание). Много это или мало? Я думаю, в искусстве цифры еще ничего не значат. Но тогда что же это за книги? Первая же книга Нгуен Туана, «Тени и отзвуки времени», вышедшая в сороковом году, принесла ему широкую известность. Время это во Вьетнаме было тяжелым и мрачным. После сравнительно «либерального» периода, когда в самой Франции стояло у власти правительство Народного фронта (1936–1938 гг.), наступило засилье реакции. Колониальная цензура обратила свое «очищающее лезвие» даже против детских сказок. Естественно, к произведениям других жанров цензоры были еще более строги. И все же вьетнамская литература развивалась и мужала. Властно прокладывала себе путь, пускай теперь и в полулегальных или вовсе нелегальных изданиях, революционная литература, пока главным образом поэзия, связанная прежде всего с именем То Хыу. Революционная литература намечала вехи будущего развития всего национального искусства. Особенно это стало заметно позже, в сорок третьем году, когда компартия опубликовала свою программу в области культуры. Начиная с середины 30-х годов оформляются романтическое и реалистическое направления в поэзии и прозе. Оба они оказали существенное влияние на ход литературного процесса в стране. Но, разумеется, преобладающее влияние было за писателями-реалистами. Вспомним хотя бы, что именно книга реалистических рассказов Нгуен Конг Хоана «Актер Ты Бен» (1935 г.) послужила отправным пунктом для развернутой критиками-коммунистами дискуссии, направленной против поборников «искусства для искусства». Все большую популярность у читателей завоевывают произведения реалистической прозы, принадлежавшие перу Нам Као, Нго Тат То, То Хоая, Нгуен Хонга. Появляются и первые произведения о рабочем классе. Здесь невозможно дать подробный очерк истории вьетнамской литературы того времени, осветить состояние поэзии и драматургии, хотя оба эти жанра достигли тогда значительных высот, а романтическая школа «Новой поэзии», несомненно, повлияла и на прозу своим стремлением к отказу от традиционных штампов, раскованностью формы и, что важнее, углубленным вниманием к миру интимных переживаний человека. Но хочется несколькими беглыми штрихами обрисовать положение, сложившееся к началу 40-х годов, чтобы нам стали яснее мотивы, которыми проникнуты первые книги Нгуен Туана. Поэтому упомянем, опять же вкратце, и, несомненно, расширившееся к тому времени влияние прогрессивной западной литературы (значительная часть вьетнамской интеллигенции читала по-французски) и, что особенно для нас интересно, советской и русской классики. Появляются первые вьетнамские переводы Горького, ставшие фактом не только литературного, но и общественно-политического значения. Разумеется, колонизаторы усердствовали, насаждая иную, вполне определенного рода «культуру», но на лучшие литературные силы существенного влияния она не оказала.

Итак… Итак, вернемся к книгам Нгуен Туана. Кто-то из великих актеров говорил, что главное – это дебют. Не спорю, может быть, в театре оно и так; но сколько мы знаем в литературе дебютов, не подкрепленных дальнейшим творчеством? И все же, перебирая книги Нгуен Туана, нельзя не признать, что прочную литературную репутацию ему создал именно дебют. За четыре года – с 40-го по 43-й – вышло шесть его книг. И вот здесь-то невольно приходит на память двуликий портрет Хуана. Потому что книги эти (как и рассказы, публиковавшиеся в прессе), написаны в разных манерах: одни выдержаны в романтическом ключе, другие – в реалистическом. Реалистическим рассказам присуща легкая ироническая манера письма. Но заметна в них и явная социальная заостренность. Возьмем хотя бы рассказ «Сенсация»: «герой» его, провинциальный репортер Оай, предстает перед нами не просто незадачливым пожирателем газетных «уток», но и – это гораздо важнее! – омерзительным «трупоядцем», делающим свой журналистский бизнес на человеческом страдании и горе. Как ликовал он, заполняя блокнот подробностями судебных разбирательств, суровых приговоров! А дальше черным по белому написано, что подсудимыми были участники восстания в Нгетине [8]. Но ведь именно эти повстанцы в 30-м году впервые в истории страны создали Советы и под руководством коммунистов попытались по-новому строить жизнь; колонизаторы потопили восстание в крови. Невольно возникает вопрос: ради чего, собственно, написан рассказ – ради комического сюжета или несомненного политического «заряда»? Вспомним, это было время глухого засилья цензуры!.. Внешне комичен и непритязателен рассказ «Облава на самогонщика». Экое дело – полиция ловит самогонщика, а он надувает ее, подсунув вместо сусла бобовый соус, который, по мудрому заключению таможенного старшины, «не может служить исходным продуктом для получения алкоголя». Но даже если отвлечься от упомянутого как бы вскользь убийства деревенского старосты чиновником-французом – убийства, само собою, оставшегося безнаказанным (кстати, подобные факты не раз использовал в своей публицистике 20-х годов Нгуен Ли Куок – как называли тогда товарища Хо Ши Мина; мне приходит на память его небольшой памфлет «Цивилизация убивает», где в постскриптуме сказано: «Жизнь вьетнамца ценится меньше сапеки… [9]»; если отвлечься и от красочного описания чиновничьих поборов и вымогательств, в рассказе все равно остается явный социальный прицел, вполне понятный тогдашнему читателю. Дело в том, что каждая деревня, в соответствии с законодательными актами, обязана была ежегодно закупать определенное количество алкоголя на душу. Хочешь пить или нет – не важно, покупай свои литры и обогащай казну. Вот почему самогоноварение представляло прямую угрозу колониальному бюджету. Ведь шестьдесят (да-да, шестьдесят!) процентов поступлений этого бюджета складывались из налогов на соль, алкоголь, опиум, азартные игры и даже… публичные дома. И с этой точки зрения сюжет рассказа далеко не так безобиден, как, видимо, показалось пропустившему его цензору. Пикантным душком коррупции веет и от рассказа «Дамская хитрость»; правда, ей придали здесь вполне благопристойный, так сказать, гастрономический лоск.

Немало сатирических, обличительных мест и в повести «Жизнь Нгуена», написанной (кроме последней главы, названной автором «Вместо послесловия») до революции 1945 года. Достаточно вспомнить монологи Нгуена о конституции «будущего общества», о благотворном влиянии бескорыстных богачей на искусство… А сколько горечи в описании нищих придорожных деревень, жители которых устраиваются на ночлег прямо посреди шоссе, моля небо о том, чтобы их во сне задавил автомобиль, избавив от беспросветного существования.