Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Кроме того, что он был блистательным переводчиком, он был еще человеком незаурядного литературного дарования, что прослеживается и в его самостоятельных работах, и в переводных. Настоящий перевод может сделать только человек, обладающий литературным даром, это самостоятельное литературное произведение.

Сколько имен вьетнамских писателей вызывают у нас ощущение теплоты, а не случайного литературного упоминания. Со сколькими людьми мы благодаря ему не просто познакомились, а стали членами одной какой-то литературной семьи. При жизни он следил за этим, всевозможные праздники вьетнамские, приезды писателей, обязательно, с момента, как мы с ним съездили туда, он меня к этому приобщал. Потом мы с ним еще раз попали во Вьетнам, поездка была организована в 1987 году, в двадцатилетие со дня нашей прошлой поездки. Мы поехали по новому Вьетнаму и по возможности по тем местам, где мы были. И вот в результате этих двух поездок вьетнамцы мне уже сами звонили, куда-то приглашали, звали, они ко мне обращались как к другу, к товарищу. Они звонили как мои знакомые. И Марик иногда говорил: «Я бы советовал тебе сходить, будет тот-то, тот-то», или он говорил: «Нет, это обычная история, если не пойдешь, ничего не потеряешь». Он никогда не настаивал, он говорил – я бы тебе советовал, – и в редчайших случаях я мог не пойти.

Ткачёв отличался незаурядным чувством юмора. Если говорить о его байках, я знаю целый ряд людей, сам я не отношусь к ним, которые какие-то истории, которые им не принадлежат, либо от кого-то услышали, либо при сем писутствовали, но пользуясь тем, что этого уже никто и никогда не проверит, приписывали их себе в своих произведениях или рассказах. Марик никогда не приписывал себе то, что ему не принадлежало. Это совершенно точно.

Я очень брезглив к некоторой еде, я не мог есть собак, я не мог есть лягушек и до сих пор не могу, а он все время говорил мне, что это очень вкусно и напрасно я отказываюсь. Однажды на берегу одного вьетнамского озера он сказал кому-то, чтобы приготовили эти лапки, но мне сказал, что это куриные. Я съел, очень вкусно. Он говорит – ты съел лягушачьи лапки, ты их так не любил. Со мной ничего дурного не случилось, но есть лягушачьи лапки я после этого не стал А еще он пытался приучить меня есть палочками, это ему удалось, я научился. Но когда мы были на приеме или на встрече в Москве с вьетнамцами, Ткачёв ел палочками, а я просил вилку и нож.

У меня не поворачивается язык сказать о Марике, что он был переводчик с вьетнамского. Я считаю, что если взять его личность, его дарование, то перевод – 10 % от всего остального Марика Ткачёва. Он был единственным человеком – в Советском Союзе уж точно, а может, даже и в мировой культуре – одним из самых глубоких знатоков восточной культуры, кстати, не только вьетнамской, но вьетнамской особенно.

Москва, 2008 г.

Михаил Ильинский:

Перед Рождеством 2007 года ушел из жизни Мариан Николаевич Ткачёв – редкий человек, не просто незаурядная личность, которых не сыскать и днем с огнем, а целое явление, о котором, конечно, знали не только в Москве и Ханое, Нью-Йорке и Париже, но и в других городах мира, но не находили повода для разностороннего о нем разговора. И страшно, что таким поводом стала его смерть, выбившая из круга самого «коренного коня» международной вьетнамистики, первого писателя-переводчика, подарившего России, советскому читателю (и российскому, и украинскому, и среднеазиатскому, и кавказскому) произведения грандов вьетнамской древней и современной литературы – Нгуен Зу, Нгуен Туана, То Хоая…

В июне 2007-го не стало и его супруги Инны, друга, соратника, врача, человека возвышенной души, благородного сердца и самых широких взглядов. Рок. Смерть вычеркивает из жизни тех, кто ушел, но заставляет помнить о них тех, кто на Земле.

…Я пересмотрел мои литературные и фотографические архивы, поднял индокитайские, вьетнамские блокноты 60–70-х годов уже прошлого ХХ века, нашел с десяток книг-переводов Мариана Ткачёва и ни одной (ни одной!) фотографии Мариана с Нгуен Туаном – великим вьетнамским писателем, Гражданином Земли ХХ столетия, все произведения которого перевел на русский М. Н. Ткачёв бывший доверенным лицом писателя, знавший все о его творческих планах на настоящее и будущее.

Туан, или, как его называли в узком кругу, Наш Старик, доверял Марику самое «секретное», сокровенное. Однажды премьер-министр СРВ Фам Ван Донг спросил Нгуен Туана: «Скажите, что вы сейчас пишете, над чем работаете?» Нгуен Туан лукаво улыбнулся и уклончиво ответил: «А что вы намерены печатать?»

Фам Ван Донг любил и уважал Нгуен Туана, но такого откровенно-вызывающего ответа не ожидал.

– А что бы ты хотел, чтобы я ему ответил? Я многим не доволен и с высоты моих лет многое мог бы критиковать. Я боролся с колонизаторами, агрессорами, экспансионистами. А сейчас? Тебе я могу доверить все. Фаму же ничего не сказал, опасаясь его раздосадовать. Но он все понял, хотя от этого цензура, не стану ее так называть, не обещает быть более терпимой. Для меня цензура – это «беззаконье в законе». Это есть у всех, но не хочется с этим мириться.

Ты, Мариан, это понимаешь, иначе на какой бы язык ты меня переводил? А я так бы хотел написать еще один роман под старым названием «Нгуен», только о новом Нгуене… – и Туан перевел разговор на другую волну и, как обычно, к отзвучавшим темам (о цензуре) уж больше не возвращался. «Зачем воду в ступе молоть?» – говорил он.

– Но не надо о грустном, поговорим о «золотых колоколах», о тех, кто пишет, строит, ваяет, рисует. У вас в России и у нас во Вьетнаме. Лучше скажи, может ли Мишель подарить мне колокол, который он привез из Сайгона и обещал подарить тебе? Удары, голос, этого колокола – он весит около двух килограммов – напоминают мне мои молодые годы, когда я ездил по городам Индокитая и у реки зазывалы под звон таких же колоколов набирали людей на работу. Как бы хотелось на склоне лет услышать голоса молодости, в которую вписались теперь и русские имена – Ткачёва, Никулина, Симонова, Луконина…

– Раз Мишель обещал подарить колокол мне, значит, считай его уже твоим, – быстро решил Мариан и тем обрадовал Старика.

– А за Мишелем нужен глаз да глаз. И повлиять на него можешь, пожалуй, только ты, как давний и верный друг. – Туан добро улыбается в свои большие седые усы.

– Что еще умудрился натворить этот неугомонный непоседа Мишель? Затеял какой-либо новый флирт или написал что-то «не то»? – забеспокоился заботливый Мариан. – Не бес ли в ребро?