Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Ткачёв был великий переводчик с вьетнамского.

Ткачёв был фантастически образованный человек.

Ткачёв любил музыкальную классику и разбирался в ней на уровне профессионала, хотя никогда, разве что в одесском детстве, не брал уроков музыки.

Ткачёв был человеком с ярко выраженной индивидуальностью, заразительной, легко принимаемой его окружением, т. е. то, что называется лидер по жизни.

Но писателем так и не стал, оставаясь и в собственных оценках, и в глазах окружающих выдающимся литератором – не меньше. Но и не больше. И, видимо, очень много об этом думал и жестоко был этим уязвлен. Что послужило тому причиной – сказать не берусь, но судьба его повести о Пушкине в Одессе, над которой он работал последние лет двадцать, кумиры, которых он себе выбрал в России и во Вьетнаме, как мне кажется, свидетельствуют, что по гамбургскому счету писательство было для Мариана чем-то столь высоким, что оказалось недостижимым по его же собственным завышенным критериям. И дерзкий, талантливый и успешный в решении задач, рассматриваемых им как локальные, он так и не смог избавиться от недостижимости критериев в искусстве вечном.

Был в Ткачёве какой-то внутренний рубеж, край, дойдя до которого ты, сам того не подозревая или по легкомыслию, переступал… и наталкивался на взрыв отрицательных эмоций, судорожно, т. е. плохо артикулируемых, но ставящих резкую грань между тобою и Мариком. Он, как истинный революционер, т. е. человек, не способный понимать резоны и нюансы, начинал строить между собой и «бывшим» уже другом баррикаду, в которую тащил все – и остовы троллейбусов, и придорожную мелочь. Такой баррикадой он отгородился от друга детства Бори Бирбраира, от приятеля всей своей московской жизни Володи Брагина, от вдовы Эмки Левина – Флоры, на каком-то этапе за такой баррикадой едва не потерялся Шурик Калина. Только время и нерастраченная нежность ранних воспоминаний могли побудить Ткачёва со временем проделать проходы в этом искусственно выстроенном эмоциональном нагромождении истинных грехов и ничтожных событий. На моей памяти он дважды насмерть ссорился с Бирбраиром, причем второй раз – навсегда. На моей же памяти произошло возвращение в ткачёвскую повседневность Калины, давно к тому времени уехавшего в Америку. За этими фатальными разрывами, а жертвами их могли стать только очень близкие Ткачёву люди, угадывался какой-то комплекс недореализованности, который Мариан скрывал от всех, но что-то вроде «он так и не реализовал авансы своей юности» за этим стояло.

Когда, после смерти Мариана, я сел за его письменный стол, на самом видном месте лежало несколько больших бухгалтерских книг, где витиеватым, но легко читаемым ткачёвским почерком были переписаны и осмыслены сотни ссылок, на чужие воспоминания, документы, исторические анекдоты и жизнеописания, уточняющие неподъемно огромный круг околопушкинской жизни на десятки лет до и на десятки лет после, а сам текст, ставший для меня чем-то сродни мифу, был спрятан где-то в дальнем ящике стола. Так мы его и не нашли.

Москва, 2007–2010 гг.

Бирбраир-младший – Лев Борисович:

Не уверен, что это была хорошая идея – попросить меня написать что-то. Но буду стараться. Я уже около 25 лет ничего по-русски не писал. Даже в записках домашнего пользования делаю такие ошибки, что представить себе невозможно. Типа: вопрос «ты спал?» пишется на смеси кириллицы и латинского алфавита. Так что сами расхлебывайте, если что. Кроме того, deadline вы назначили очень жестко. Но с другой стороны, когда бы его ни назначить, я собрался бы писать всё равно в последний момент. Короче, сейчас так сейчас.

А написать хочется… Марик Ткачёв в моей жизни сыграл заметную роль. Это забавно писать хотя бы потому, что встречались мы по-касательной. Никакой связи с литературным миром, где он жил, у меня не было и нет. Никакого «административного» влияния он не оказал (хотя не знаю, можно ли себе представить Мариана Николаевича, оказывающего административное влияние на что-то или на кого-то). Хотел в следующей фразе написать, что-де, мол, общих друзей у нас не было, но вспомнил, что это неверно! И еще как неверно. Итак, какую же всё-таки роль мог оказать непрактичный российский литератор на вполне практичного бразильского математика при полном несовпадении «сред обитания»?

Итак – первое. Дело в том, что Марик Ткачёв был в моей жизни с самого ее начала. Случилось так, что мой отец и он выросли в одной одесской комуналке (коммунальной квартире, если сможете, объясните читателям, что это такое, – мне трудно. Пробовал – не получилось.). И довольно близко дружили, как могут дружить два мальчика одного возраста, выросшие практически вместе. Между прочим, мне кажется, что это единственное, что у них было общего. Если бы не выросли вместе, вряд ли встретились бы и даже если бы встретились, вряд ли стали бы общаться. Хотя… нет, не могу ничего гарантировать.

Потом они учились вместе в школе. Потом была некая история про «Шипы и Розы». Понятия не имею, о чем шла речь. Стенгазета вроде бы… В те времена за стенгазеты много чего могло произойти…

– Далее Калина из Хилсборо по телефону:

В Одессе в то время было буквальное помешательство на чтении книг. Все читали. Более того, к этому времени на углу Дерибасовской и Решельевской у Центрального одесского телеграфа собирались так называемые вечерние книжники, и там обменивались книгами. Давали читать. Тогда трудно было достать книги, и поэтому читали много и все подряд. Читали и мы. А однажды, когда мы гуляли – Марик, Борька и я, – Марик завел разговор о том, что в старые времена до революции гимназисты издавали свои гимназические журналы, а теперь вот ничего такого нет. На что я и сказал, за чем же дело стало, давайте возьмем да и сделаем. Марик выразил согласие и написал много прозы и стихов для этого журнала. Я взял все это, отнес к машинистке, она отпечатала в пяти или семи экземплярах, я переплел, потому что умел это делать. Получилось где-то страниц пятнадцать, уже не помню. И я придумал название «Шипы и Розы». Получился такой юмористический журнал, альманах с эпиграммами на наших школьных товарищей, одноклассников с рассуждениями о том, какие они, и прочее.

В качестве примера я приведу стихи Марика, которые там были опубликованы: