Коллектив авторов - Современная зарубежная проза

Амбивалентный герой первых крупных произведений Селина, пьесы «Церковь» и романа «Путешествие на край ночи», Бардамю повлиял на образ Ауэ. Горький утверждал, что Бардамю «совсем созрел для принятия фашизма». Так это или не так, можно спорить, но Бардамю явно читается в Ауэ, как и автобиографический герой следующего романа Селина «Смерть в кредит», подросток Фердинанд, впрочем, относящийся к своей жизни с большим чувством юмора. Но больше всего нас интересует главный из последних романов Селина, а именно «Из замка в замок». Его герой полностью автобиографичен, это сам Селин, бежавший от расправы в замок Зигмаринген, где располагалась ставка коллаборационистского режима Виши. Там он сталкивается с деятелями французского фашизма, показанными одновременно сочувственно и сатирически. В отличие от предыдущих повестей-очерков Селина «Феерия для другого раза» и «Норманс», где он критикует только Сопротивление и Союзников, как лицемерных проводников политики тотальной войны (эпизод бомбежки Парижа англо-американской авиацией в начале «Норманса»), Селин обрушивается в равной мере как на фашизм, так и на противостоящие ему силы. Язык романа полон инвектив, это язык памфлета (чем он сильно отличается от языка Литтелла). Главным сходством с «Благоволительницами» является то, что картина взлета и падения фашизма дана изнутри. Сходной является и позиция героя, который все время оправдывается, старается обелить себя, иногда заигрывая с читателем тяжестью своей вины. Селин до войны занимал крайне противоречивую позицию, эссенцией которой является фраза из его «Резни из-за пустяков»: «Я не хочу воевать ни за Гитлера, не против него… Это евреи, и только они, тянут нас к гашеткам пулеметов!..» — сплав пацифизма и антисемитизма, сыгравший на руку нацистам. После же войны Селин оправдывается концепцией «всеобщей вины», часто использовавшейся в пропаганде Виши, как указывает Великовский. Эту концепцию использует и Ауэ. Он приводит в пример английскую колониальную политику (истребление буров и африканцев), геноцид армян и греков турками, сталинские репрессии, ковровые бомбежки Германии Союзниками, колониальную войну в Алжире — об этом, по его мнению, мало кто вспоминает, а Холокост преподносится как самое страшное преступление. Сама концепция идет отчасти от идеи «первородного греха», и в литературе получила яркое отражение у Достоевского. Но герои Селина и Ауэ переворачивают ее смысл, используя ее не для покаяния, а для оправдания своих поступков. Здесь мы перейдем к Сартру, который отвергает данную концепцию в своей пьесе «Мухи», которая классически считается частью литературы Сопротивления. Литтелл дает понять, что выдвигаемая Сартром взамен идея «отказа от вины» по сути своей аморальна, и с не меньшим основанием могла бы принадлежать нацисту. Ауэ-Орест лишен четкого осознания вины, это Орест Сартра в итоге его развития. Ауэ близок к Сартру своей неоднократной критикой иудео-христианской морали, противопоставляя ей античную — понятие рока и т. д. И здесь античная мораль служит очередным оправданием героя. Литтелл показывает, что многие, практически любые концепции могут отказаться гибельными при их неадекватном истолковании. Можно считать это нигилизмом автора, но Литтелл критикует мышление устоявшимися концептами, скрыто призывая читателя к тщательной проверке своих ценностей.

В американской литературе схожие проблемы поднимал ряд авторов. Первым из них будет назван представитель «потерянных» Дос Пассос, показавший в своих экспериментальных социальных хрониках (трилогия «США» — «42-я параллель», «1919», «Большие деньги»), как работает государственный бюрократический механизм, втягивающий народы в войну. Мурхауз, один из его постоянных персонажей, в чем-то напоминает Ауэ, хотя и не является прямым виновником общественного зла, а просто типичным карьеристом. Герои Дос Пассоса совершенно неожиданно ввязываются в исторические события, что показано как результат работы социального механизма. В большей степени нас интересует Воннегут и его роман «Бойня № 5». Его, как и тексты Селина, можно назвать ревизией сложившихся представлений о Второй мировой войне. Акцент сделан на том, что жертвами любой войны с обеих сторон являются простые люди. Билли Пилигрим, главный герой романа, показан как такая же жертва, как и погибшие в Дрездене мирные жители. Его мучает чувство причастности к бомбардировке. У Воннегута, как и у Селина, герои все же больше показаны как пострадавшие, чем как виновники происходящего, но у Воннегута это выглядит более естественно, без рискованных допущений французского писателя. Виноваты большей частью организаторы бойни, такие как американские генералы или их коллеги по ту сторону фронта, говорит Воннегут. Литтеллу во многом близка эта концепция, в его романе есть существенные совпадения с поэтикой Воннегута, но все же Литтелл подвергает позицию американского писателя критике. Фатализм, присущий текстам Воннегута и показанный как положительно, так и отрицательно, дан у Литтелла, как сугубо негативная черта характера, у Ауэ он служит оправданию зла (еще одна параллель с Печориным). Литтелл возвращается к изображению жертв нацизма, а Воннегут предпочитает не изображать их (А. Аствацатуров объясняет это тем, что Воннегуту необходимо было развенчать войну как таковую и акцент на жертвах именно нацизма только помешал бы ему выполнить поставленную задачу) [1]. К теме холокоста обращался и Фойер в романе «Полная иллюминация», но, с нашей точки зрения, он не может соперничать с Литтеллом в масштабности. Последним из американских писателей будет упомянут Мелвилл. Его роман «Моби Дик» разбирается в статье Бланшо, читаемой Ауэ, и назван там «невозможным романом» (что намекает на то, что таким «невозможным романом» следует считать и «Благоволительниц»). В произведении Литтелла есть отсылки на «Моби Дика» — Ауэ, как Измаил, одинокий путник на корабле жизни, который, впрочем, не китобоец, а фабрика смерти, не Америка, а нацистская Германия или весь объятый огнем войны мир, и стихии обезумевшего человеческого общества куда опаснее природных.

Русская литература также сильно повлияла на роман. Текст Литтелла опирается на произведения Лермонтова, Толстого, Достоевского, Бунина, на военную и лагерную литературу советской эпохи — В. Некрасова, В. Гроссмана, Солженицына, Шаламова, документальных романа и пьесы под названием «Бабий Яр», воспоминаний и т. п. Подробно остановимся на Достоевском и на малоизвестном советском писателе Вл. Зазубрине, авторе повести «Щепка». Влияние Достоевского на Литтелла очевидно. Ауэ похож на Раскольникова — обоим свойственны рассуждения о мировых проблемах, решаемых насилием, оба обвиняют других, оправдывая себя, мучаются от последствий своих преступлений. Как и Раскольников, Ауэ может вызвать сочувствие многих читателей, он обладает харизмой мыслящего преступника. Ауэ убивает мать топором, как Раскольников свою жертву (да и сам Раскольников отчасти матереубийца, косвенная причина ее смерти). Разница в том, что Раскольников в конце «Преступления и наказания» стоит на пороге искупления, а Ауэ от этого безнадежно далек. Схож Ауэ и с Подпольным — дурная бесконечность их рассуждений родственна (как и у героев Селина). Ряд черт объединяет Ауэ и Ставрогина (Ставрогин — извод Печорина, как и герой Литтелла, из этого можно сделать вывод, что Ауэ — Печорин «в квадрате»). Это и сила интеллекта, и атмосфера смерти вокруг героя, и холодность. Даже эпизод с носом Гитлера, возможно, повторяет то, как Ставрогин берет Гаганова за нос. Остальные герои «Бесов» — Шигалев, Виргинский, Лямшин, по-разному отражены в Ауэ. Манера мышления Ивана Карамазова, с ее отточенной казуистикой и тягой к обобщению, также отображена в Ауэ, но в отличие от Ивана Ауэ не так сильно взывает к чувству в своих рассуждениях. Смерть ребенка, частый мотив у Достоевского, та «лакмусовая бумажка», которой русский писатель проверяет умозрительные теории, присутствует и в «Благоволительницах». Заметим, что диалогизм Достоевского повлиял и на Литтелла. «Люди-братья, позвольте рассказать вам, как все было. Мы тебе не братья, — возразите вы, — и знать ничего не хотим» — зачин романа [7]. Здесь монологическое слово Ауэ пресекается словом его возможных читателей. Можно сказать, что повествование Литтелла в целом монологично, но в нем заметно и множество диалогических элементов — «слово с оглядкой» и т. д. Перейдем к Зазубрину, с творчеством которого, скорее всего, Литтелл знаком не был, но сходство тем обоих писателей настолько характерно, что нельзя было пройти мимо него. Герой «Щепки», чекист Срубов, похож на Ауэ, как никто другой из перечисленных нами персонажей мировой литературы. Он палач, оправдывает террор пользой революции, он и наслаждается, и страдает от исполнения своих обязанностей. Приведем одно его рассуждение: «Террор необходимо организовать так, чтобы работа палача-исполнителя почти ничем не отличалась от работы вождя-теоретика. Один сказал — террор необходим, другой нажал кнопку автомата-расстреливателя. Главное, чтобы не видеть крови» [4]. Схожие мысли есть и у Ауэ, в подобном духе он рассказывает о программе Т-4 в прологе.