Вера Яценко - История зарубежной литературы второй половины ХХ века

В сподвижнике Масуди докторе Кабире Муавии автор представил бульдозерной мощи научный «замах» и его плодотворные результаты по отношению ко всей древневосточной культуре вплоть до Средневековья. Труды Муавии даны впечатляющим перечнем. Он, единственный из всех хронистов, донес до научного «света» ценнейшие материалы по хазарской полемике, в том числе трехтысячную библиографическую единицу по ней. Все это предстает как эмблематика громадного вклада исламской культуры в мировую сокровищницу.

Знаково иносказание жизненных бед Муавии. Они безмерны; «ранениями» попрано все естество человеческой жизни, все потеряно, «дно» в «Корчме у Суки». Мотив действий в пустоте, дадаистская фантасмагория в жилище и стремление, вопреки хаосу, внести в него «симметрию», «порядок», понимание, что вещи вокруг говорят «о лечении зрения». У него хватает сил, чтобы вспомнить «вершинное» в своей прошлой жизни и принять участие в конгрессе. Но потаенная бесовская ипостась ислама (шайтан в облике Ван дер Спака) совершает преступление – убийство. Поэтому на штанине убитого Муавии «бесовская» отметина, общая вина арабов – их участие в цепной реакции убийств.

Атех – центральный персонаж «Словаря». Хазарская принцесса – источник вариативности многих частей текста. «Хазарское лицо» многолико, то вынужденно, то по желанию оно разное в зависимости от обстоятельств. В «Хазарской полемике» в связи со сменой веры каганом у каждого из трех хронистов она на их стороне, и лишь в самом конце от Атех, а чуть раньше от еврея Коэна мы узнаем, что все хазары перешли в еврейскую веру. Разгневанные служители ада лишили ее поэтического дара, сборников, всех собранных ею предметов материальной культуры хазар, языка, оставив лишь одно слово «ку»; лишили пола и осудили на вечность. Атех предстает в романе не как плодоносящее жизнетворческое начало, а как воплощение вечной женской мудрости. Она единственная в романе владеет словом «ку», а оно выступает как аналог авторского слова (Павича!), оно метафорически расшифровывает своеобразие языка в «Словаре»; слово внешне выглядит как плод, похожий на рыбу, но это не рыба, а что-то другое: «в глубине сердца пульсирует косточка», а косточку надо «разгрызть». Атех во множестве сюжетных перипетий, почти всегда в ситуации помощи другим, выручки (варит суп и раздает хлеб обездоленным, показания официантки Атех спасли Д. Шульца). Атех произносит самые важные в авторской интенции слова: «Когда сталкиваются два ратника, побеждает тот, кто будет дольше лечить свои раны» – не пыл сражений определяет судьбу человека, народа, а умение сосредоточиться на «лечении» полученных бедствий.

Коэн – представитель еврейской культуры, характеризуется своей выделенностью: необычная внешность (красные глаза, седой ус, стеклянные ногти), у него «хазарская» многоликость и широта. Он имеет три души: нефеш, руах и нешмах для каждого уровня своей жизни (для низшего – конюший, закапывающий мертвых лошадей; для среднего – толмач, знающий много языков; талантливый лицедей, актер, любовник; для высшего – ученый «книжный червь», мыслитель). Не показывая вида, он спокойно воспринимает передряги своей жизни, легко приспосабливается до неразличимости, как в обоюдном «перетекании» с Бранковичем, неразличимости всего, кроме сабельной схватки. За спиной Коэна в мешке – важные результаты его изысканий и в отношении хазарского словаря, и того, куда подевались хазары, но многого не хватает. И он мучится своей «отделенностью», он не просто ищет «другого», он болен этим в своих философских размышлениях. В Талмуде сказано: «Пусть идет, чтобы его сон был истолкован перед троицей!», «кто-то один недостаточен, и поэтому я не случайно стремлюсь найти двух других, как и они, вероятно, стремятся найти третьего». Их общие искания должны увенчаться совершенной божественной Истиной. Коэн, включаясь в авторскую аксиологию, осознает трудность этого пути и несовершенство средств – их язык «из имен», а глаголы недоступны, они у Бога. Поэтому все вынуждены «держаться имен и дьявола…» Так утверждается общая для XX в. экзистенциалистская идея невозможности владеть Истиной. На пространстве иудейской культуры и истории, как и на других, есть дьявольская мета (убийство Муавии).

Как «новороманисты» и авторы постмодернистских произведений, М. Павич стремится «укротить» фрагментарность обобщающей функцией мифов, ризомностью повторов, лейтмотивов. В основном в романе религиозные мифы. На структурном уровне это прежде всего отблеск Святой троицы – символа Единства. Три повсеместно: это не только книги, религии, хронисты, дьяволы, но и убийства, ключевые фразы («дайте вина, вымыть руки» – лишь одно слово изменено), три истории Каганов и т. д. На содержательном, философском уровне в рамочной функции по отношению ко всему тексту выступает миф об Адаме Кадмоне, прачеловеке в иудаизме. По структурной логике «единства трех» должны появиться еще два «прачеловека» из двух других религий. Не захотел автор усложнять? Да, и действительно это увело бы далеко. Адам Кадмон вписывается в художественную систему романа тем, что он, по мнению философов-герметистов, растворен в сердцевине всех вещей и явлений, манифестируя взаимопроникновение «горнего человека» и «дольнего человека». Как пишет Павич, «его душа и тело огромны, как континент, как целая держава, составленная из всех снов, снившимся людям, начиная от первых мужчины и женщины и до сегодняшнего дня». Ловцы снов в романе ищут божественное в человеке и все потаенное в нем, чтобы когда-то в далеком будущем приблизиться «к пониманию жизни вообще, в универсуме», что будет означать владение божественной Истиной – Философским камнем. А пока задача – вбирать в себя «божественные глаголы», топить в них дьявольские меты «дольнего человека».

Роман М. Павича трезво видит высокий духовный полюс человеческого Духа, культуры и противоположный – с «бесовской» метой убийств, злобы раздора. «Единый Кадмон» во всем мире без вражды конфессий – это та романтическая мечта, которой он хочет увлечь своих читателей. Будем признательны ему за красоту ее.

1. Различие сетелитературы и гиперлитературы.

2. Что является заменителем компьютера в гиперлитературе?

3. Своеобразие структуры текста, свобода в стратегии чтения.

1. Борхесовская традиция в романе П. Корнеля – манифестация сознания как творческого демиурга культуры в ее разных формах и видах.

2. Роман «Хазарский словарь» М. Павича как шедевр языковой выразительности, богатства народного и авторского слова. Создайте языковой реестр портретирования персонажей.