Александр Мелихов - Былое и книги

По сравнению с духовной продукцией военного времени вся эта литература носила довольно спокойный и взвешенный характер. В ней отчетливо ощущается потребность в примирении… Эта литература снимала тему варварства России и, подобно Калерво Сиикала, объявляла Россию “наследницей древней Византии” или – как у Матти Курьенсаари – родиной гуманной и по духу своему либеральной интеллигенции – что невероятно контрастировало, конечно, со сталинским насильственным диктатом, который у нас традиционно был символом Советского Союза.

Наиболее значительным произведением, в котором война и роль русских в недавней истории Финляндии действительно переосмыслялись, был все же роман Вяйнё Линна “Неизвестный солдат”, опубликованный в 1954 году. Роман был ударом по топелиусовско-рунеберговскому представлению о войне и этим частично разрушал лелеемое во время войны и после нее изображение Финляндии, самоотверженно и героически борющейся с противником, олицетворяющим силы зла. Финский солдат, который в изображении Линна сначала безрассудно шел на восток, а потом смело и упорно защищался от наступающего противника, был в этом произведении в первую очередь вынужденно оказавшимся в условиях войны человеком, которому пропагандистские клише и господские представления о жизни совершенно чужды. Для солдат в романе Линна враг не был олицетворением зла, это был противостоящий ему противник, конкретная угроза, против которой просто приходится бороться. На индивидуальном уровне “рюсся” оказывался “просто человеком”».

Маршал Маннергейм в своих на удивление уравновешенных воспоминаниях пишет, что даже его удивляла готовность советских солдат сражаться в безнадежной ситуации – подобные примеры он мог припомнить лишь в истории древних народов. А «неизвестных солдат» Линна вообще не проймешь никакими идеологиями: они не доверяют ничему, чего не видели собственными глазами, и все лозунги годятся только для насмешек: «Даешь Урал, ребята!»

«Советская пропаганда фактически не смогла ни на йоту поколебать общее представление финнов о зачинщиках вой ны; не смогла этого сделать и английская пропаганда, чьи исходные позиции были гораздо лучше советских. Единственное, что могло смущать представления как армии, так и тыла, так это нападение на Восточную Карелию. Вскоре и его стали официально называть мерой безопасности, хотя в действительности целью было, конечно, создание “Великой Финляндии”. Цель эта, однако, вдохновляла не все слои общества».

Больше того, «начиная с 60-х годов, для широкой публики, следившей за дискуссией, стало ясно по крайней мере то, что пропагандистские утверждения о неспровоцированном нападении Советского Союза в 1941 году были неосновательными. Это давало возможность начать относиться к политике Советского Союза во время войны с меньшей горечью».

«Например, Матти Клинге в своих статьях и книгах с 1960-х годов рассматривал этот период и корни русофобии в Финляндии. В работе, опубликованной в 1972 году, он сумел показать, что разговоры о “вековой вражде” имеют под собой слабое обоснование и вся эта русофобия в значительной степени была сознательно культивировавшимся явлением, корни которого надо искать в событиях 1918 года. Сама идеология ненависти имела исторически немецко-шведские корни. Разговоры о “вековой вражде” легко опровергаются хотя бы тем, что множество наших сограждан, включая Маннергейма, верой и правдой служили российским императорам. Период автономии в общественном сознании стал превращаться в золотой век финской истории».

«Причиной проводившейся Россией объединительной политики можно было считать не слепой, тупой и грубый “панславизм”, на который делался упор раньше, а прежде всего соображения обеспечения безопасности. В этом свете и события “периодов” угнетения стали рассматриваться в их реально-политической связи. С финской стороны попыток оправдать эту политику, естественно, не делалось, но, по крайней мере, проведенный анализ снял с российской стороны ее демонический образ».

И этот пересмотр не остался достоянием одних лишь академических кругов: «В связи с реформой образования в 1970-х годах были существенно обновлены учебники истории, и новые парадигмы исторической литературы очень быстро стали стандартными понятиями для широкой публики. Исследования показали, что новая, “негерои ческая” картина финской истории с конца 1960-х годов составила и содержание учебников родного языка».

Но что еще важнее (мы же знаем Наполеоновские войны по «Войне и миру») – «освободительной войне» был возвращен ее истинный облик в художественной литературе: «На художественном уровне история переломных лет, увиденная глазами простого народа, изображена в романе Вяйнё Линна “Здесь под Северной звездой”. В этой новой картине события 1918 года не имели никакого отношения к России и русскости, не говоря уже об “азиатской неуправляемости”. В картине, изображенной В. Линна, в той вой не речь шла просто-напросто о борьбе трудового народа за свои права против эгоистического и слепого господского класса. Этот класс отказывался видеть настоящие проблемы своей страны и стремился прикрыть их покровом националистических измышлений. Хотя русские в романе В. Линна появляются лишь эпизодически и в основном как статисты, эти книги именно поэтому важны с точки зрения представлений финнов о русских. Линна, таким образом, как бы показал, что проблемы, вину за которые возлагали на “рюсся”, на самом деле были чисто финскими. Исторически картина наверняка была не точной, но, судя по огромным тиражам и невероятно высокому авторитету Линна, она была тем более впечатляющей и убедительной».

Т. Вихавайнен не скрывает и того, что «новым явлением стало, например, появление на сцене крохотной группы сторонников возвращения Карельского перешейка, которые, пока Советский Союз был в силе, предпочитали про это помалкивать». Честность финских писателей и ученых не может не восхищать: в послевоенной Финляндии, а наверняка и позже было кому (да и есть) обозвать их предателями и пятой колонной. Этот образ давно обрел международный статус.

Т. Вихавайнен провел, кроме того, интереснейший обзор, что писали финские газеты о Петербурге во второй половине XIX века.

«Масштабы Петербурга впечатляли всех авторов. Мировой мегаполис Петербург был “новым миром” для такого человека, который прежде бывал только в маленьких столицах скандинавских стран, писал корреспондент Туркуской газеты. Одна только Нева представлялась могущественной рекой, подобных которой в европейских городах не встречалось. Здание Главного штаба представлялось самым монументальным в мире. Огромные мосты, Зимний дворец, Исаакиевский собор, разумеется, производили впечатление на туристов. Инженерный замок, собор Петропавловской крепости, Летний сад, Казанский собор и другие достопримечательности описывались в газетах с удивительным постоянством. Масштабы зданий и сооружений поражали. Даже жилые дома Петербурга были столь огромны, что в одном таком, казалось, могло проживать целиком все население маленького финского городка.