Александр Мелихов - Былое и книги

Ибо и у власти, и у аристократии, и у рядового человека есть один общий могущественный враг – скука, ощущение ничтожности и бессмысленности существования. И Медный всадник не только требует жертв – он еще и открывает гению путь к бессмертию, а жизнь обычного человека наполняет смыслом и красотой. Государство, аристократия и простой народ перед зданием Сената протягивают друг другу руку.

Когда же они протянут друг другу руку не в символической, но в простой российской реальности?

Которую всегда находили же достойной воспевания наши классики!

Как следует писать учебники литературы, чтобы они не были скучными? Во-первых, сам автор не должен быть скучным человеком. Это условие необходимое, хотя и недостаточное. Во-вторых, автор должен обладать художественным даром, ибо, как любила повторять Лия Михайловна Предтеченская, создавшая курс мировой художественной культуры, учебное пособие, посвященное искусству, само должно быть произведением искусства. То есть должно порождать чувство восхищения.

Которое почти несовместимо с рациональным интересом к той или иной, связанной с произведением искусства информацией. Делиться любовью к чему-то и делиться знаниями об этом же самом – две вещи почти несовместные. Невозможно любоваться собором и одновременно выслушивать, какова его высота, конструкция аркбутанов и из каких кирпичей он сложен. Невозможно сохранить очарование красавицей, одновременно разглядывая ее рентгеновский снимок. Сначала нужно пробудить любовь, и лишь потом эта любовь сможет пробудить интерес к знанию о предмете любви. А может, наоборот, сделать это знание отталкивающим, ибо мы никогда не бываем влюблены в реальный предмет, но лишь в собственный образ этого предмета, в собственную фантазию о предмете – идет ли речь о стране, о человеке или о книге.

Так ли уж мы хотим знать анатомическое устройство любимой женщины? В своем «Романе с простатитом» я постарался с предельной откровенностью показать, насколько это может быть мучительно. Конкретные сведения о боготворимом существе иногда могут показаться просто кощунственными: «…на вес // Кумир ты ценишь Бельведерский…»

В старой психиатрии существовал даже специальный термин для одной из важных разновидностей невроза навязчивых состояний – «хульные мысли»: а как бы выглядела святая в бане, святой в сортире, а что, если бы во время богослужения со священника свалились штаны?..

Литературоведение, требующее всюду высматривать идеологию, структуру, социальные типы, если даже и не способно довести до подобного невроза, то убить главное, для чего существует искусство – эстетическое наслаждение, – способно вполне.

Поэтому, я думаю, тексты, ставящие целью очаровать ученика, и тексты, ставящие целью сообщить ему что-то, должны быть разделены – одна сухая цифра в художественном произведении (а учебник литературы должен быть художественным произведением!) способна иссушить целый абзац.

Все, что я здесь пишу, вовсе не результат отвлеченных размышлений, но результат личного, порою горького опыта. Воодушевленный Л. М. Предтеченской, я в свое время написал цикл эссе о Вольтере и Руссо, о Свифте, Байроне, Пушкине, Гоголе, Лермонтове. Практически все они были опубликованы в разных толстых журналах, а затем изданы отдельной книжкой «Диалоги о мировой художественной культуре» (МИОО, 2003). И что же мне по прошествии почти десяти лет представляется в этой книге правильным, а что неправильным?

Правильной мне и сейчас представляется интонация личной взволнованности – если даже она мне не удалась, намерение, во всяком случае, было верным. Однако попытки попутно сообщать какие-нибудь годы жизни классика сейчас меня просто коробят – это нужно делать пусть на соседних, но иных страницах. Другая ошибка – эссе написаны так, словно их читатель уже прочел воспеваемого автора и остался если уж не пылким, то, во всяком случае, заинтересованным его почитателем, и нам остается лишь потолковать о каких-то глубинах. Хотя на самом деле обращаться к глубинам и тонкостям – это уже вторая задача, а первая – пробудить аппетит к чтению.

Но всякий аппетит, как читательский, так и гастрономический, надежнее всего пробуждается общением с обладателем хорошего аппетита. Иными словами, когда кто-то в нашем присутствии с наслаждением читает или закусывает, аппетит пробуждается и у нас. Поэтому первая задача автора учебника – читать с аппетитом. Демонстрировать те места, которые доставляют ему особое наслаждение. И только потом пытаться раскрыть, чем именно они так сладостны.

Особо аппетитными, вызывающими особое восхищение могут быть и события, и характеры, и язык, и даже идеи, выраженные целостной структурой произведения, – способность входить в художественное произведение обычно и развивается через эти стадии, между которыми, как правило, пролегают годы. Сначала интересны лишь события – что взорвалось, кто в кого выстрелил или влюбился; затем сам начинаешь любить или ненавидеть героев, ощущая их не «типами», но живыми людьми, даже более живыми, чем те, кто тебя окружает; затем начинаешь ценить точную подробность, меткое словцо – и только затем становятся интересными идеи, то есть скрытые символы, обобщающие метафоры. Потому что без любви ко всему остальному путь к идеям выглядит чудовищно усложненным и загроможденным грудами ненужного хлама: почему же автор прямо и коротко не скажет нам то, что он «хотел сказать»?

И это общий закон: если читатель находится на более низкой стадии постижения литературы, любые разговоры о предметах, относящихся к более высокой стадии, будут представляться ему скучными, кто бы и как об этом ни писал.Можно, конечно, разжигать в читателе аппетит к следующей стадии, но большой вопрос, насколько это в человеческих силах. Сколько учеников при самом безмерном таланте автора учебника способно за ним последовать? Демократический гуманизм и преданность пишущего эти строки делу литературы подталкивают его к громким оптимистическим декларациям типа «Пушкин доступен всем, Толстой доступен всем – надо только уметь о них рассказать!». Однако грустный опыт нашептывает иное: а вы уверены, что квантовая механика и высшая алгебра доступны всем, если их умеючи изложить? А может быть, как ни исхитряйся, они окажутся доступными лишь какому-то считанному проценту человечества и увеличить этот процент будет по силам разве что Господу – но даже и ему для этого придется заменить структуру мозга у какой-то весьма немалой части населения земного шара.

С большим огорчением, но и полной серьезностью я допускаю, что дар преображать типографские значки, оттиснутые на бумаге, в образы – в лица, деревья, улицы, звуки, дар ощущать эти образы более яркими и красивыми, чем реальные предметы, – этот дар, говорю я, возможно, такая же редкость, как дар математика, лингвиста или музыканта. И самый наигениальнейший учебник литературы не может извлечь из почвы больше золотых крупинок, чем их там имеется. Надеюсь, понятно, что золотыми крупинками я в данном случае называю учеников, обладающих талантом читателя.