Бен Орлин - Математика с дурацкими рисунками. Идеи, которые формируют нашу реальность

Эта теория утверждает, что цена товара определяется трудом, затраченным на его изготовление. Дабы проверить эту предпосылку, давайте совершим путешествие в общество охотников и собирателей.

Охота на оленя занимает шесть часов, сбор корзины ягод — три часа. Согласно трудовой теории стоимости, ценность добычи в обоих случаях будет зависеть от одного-единственного фактора: не от дефицита, вкусовых качеств или текущих прихотей рациона, а от соотношения затраченного труда. Поимка оленя занимает в два раза больше времени, чем сбор корзины ягод, поэтому он будет стоить в два раза дороже.

Конечно, нам нужно больше входных данных, чем труд как таковой. Что, если для охоты на оленя нужны причудливые копья (их изготовление занимает четыре часа), а ягоды мы собираем в обычную корзину (ее можно сплести за час)? Тогда суммируем: в целом олень требует 6 + 4 = 10 часов труда, а корзина ягод 3 + 1 = 4 часа труда, поэтому стоимость оленя в 2,5 раза больше. Подобные поправки могут учитывать все входные данные, даже обучение работников.

Согласно этой теории, всё — это труд и труд — это всё.

Подобный взгляд на экономику предполагает, что сторона предложения устанавливает цену, а сторона спроса определяет количество проданных товаров. Казалось бы, вполне естественная логика. Когда я иду на рынок, чтобы купить оленье мясо и iPad, я не назначаю цены. Это прерогатива продавцов. Я выбираю лишь, совершать покупку или нет.

Привлекательно. Интуитивно ясно. И, по мнению лучших экспертов сегодняшнего дня, абсолютно ошибочно.

В 1870-е экономика пережила всплеск интеллектуального роста. Карасс {71} мыслителей, рассеянных по всей Европе, пришел к выводу, что туманного философствования недостаточно. Они стремились подвести под экономику более прочную основу. Индивидуальная психология. Осторожный эмпиризм. И самое существенное — строгая математика.

Новые экономисты бились над вопросом о дискретных и непрерывных величинах. В реальности я могу купить или один алмаз, или два, промежуточных вариантов нет. Мы совершаем дискретные покупки.

Прискорбно, потому что математике гораздо сложнее оперировать величинами, которые меняются спазматически и скачкообразно, в отличие от тех, которые растут плавно и непрерывно. Тогда, чтобы облегчить себе участь, новые экономисты допустили, что мы можем покупать любое количество того или иного продукта, вплоть до бесконечно малого приращения. Не цельный бриллиант, а крупицу алмазной пыли. Естественно, это упрощение, чрезвычайно полезная ложь.

Такое допущение открыло просторы для нового вида анализа. Экономисты начали размышлять о марже. Вместо вопроса, сколько в среднем стоит корзина с ягодами, встал другой: сколько стоит дополнительная корзина ягод или, еще лучше, какова стоимость одной дополнительной ягоды. Так занялась заря современной экономики. Позднее этот поворотный пункт назвали маржинальной революцией.

Среди лидеров этого движения были Уильям Стэнли Джевонс, Карл Менгер и неожиданный персонаж по имени Леон Вальрас {72} , которого один из комментаторов позже назвал величайшим экономистом всех времен и народов. Прежде чем получить этот титул, он обеспечил себе эклектичное резюме: учился на инженера, работал журналистом, клерком в железнодорожной компании, менеджером в банке, сочинял романтическую прозу. И вот однажды летним вечером 1858 года он отправился с отцом на судьбоносную прогулку. Пожилой папаша Вальрас {73} , должно быть, обладал нешуточным даром убеждения, потому что к ночи Леон преодолел охоту к перемене мест и решил посвятить себя экономике.

Экономисты-классики решали обширные, амбициозные вопросы о природе рынков и общества. Маржиналисты сосредоточили свое внимание на индивидуумах, принимающих мелкие решения по поводу маржи. Вальрас стремился объединить оба уровня анализа, построить широкое видение всей экономики на основе крохотных математических шагов.

Настало время ролевой игры. Мои поздравления: вам выпала роль фермера.

Но, я боюсь, вы обнаружите, как и все фермеры, что, чем большие площади земли вы возделываете, тем менее плодороден каждый дополнительный акр.

Почва неоднородна. Начав сельскохозяйственную деятельность, на первых порах вы выбираете самые урожайные, плодоносные участки. Поскольку постепенно вы исчерпываете лучшие возможности, каждый новый участок менее плодороден, чем предыдущий. В конце концов остаются только бесплодные каменистые клочки земли.

Эта идея родилась задолго до маржинализма [219]. Один экономист доклассической эпохи провел аналогию с механикой:

Плодородие почвы напоминает пружину, которая сжимается под воздействием дополнительного веса… Достигнув определенной величины… вес, который раньше сжимал пружину на три-четыре сантиметра, теперь едва ли сожмет ее на толщину волоса [220].

Маржиналисты совершили прорыв, перенеся это утверждение с сельского хозяйства на психологию человека. Например, просто поглядите, как я ем кукурузные маффины:

Возможно, все маффины созданы равными, но, когда я поглощаю их, этого не чувствуется. Чем больше я кусаю, тем меньше удовольствия приносит каждый новый укус. Вскоре они перестают насыщать и становятся тошнотворными.

Это относится не только к еде. Тот же принцип верен для всех потребительских товаров: шарфов, шкафов, даже романов Курта Воннегута. Сложно получать такое же дополнительное удовольствие от десятой единицы товара, как и от первой; польза каждого шага зависит от того, сколько шагов вы уже проделали. Сегодня экономисты называют это «законом убывающей предельной полезности», хотя я предпочитаю говорить «причина, по которой я не слишком-то наслаждался „Завтраком для чемпионов“».

Как быстро происходит спад? Ну, все зависит от ситуации. Ведущий маржиналист Уильям Стэнли Джевонс писал:

Функция полезности своя для каждой вещи и… для каждого индивидуума. Вы существенно быстрее пресыщаетесь сухим хлебом, чем вином, одеждой, изящной мебелью, произведениями искусства или, наконец, деньгами. И у каждого человека свои вкусы и потребности; удовлетворяя их, он почти ненасытен [221].