Норберт Магазаник - Диагностика без анализов, врачевание без лекарств

Конечно, трудно взглянуть беспристрастно и как бы со стороны на те методы лечения, которые мы применяем сейчас, и в действенности которых мы твердо убеждены. Но вот несколько поучительных примеров из истории медицины, которые взывают к осторожности и благоразумию.

На протяжении многих столетий кровопускание было одним из главных, коронных средств в арсенале врача. Вот замечательная история болезни, где кровопускание было использовано, как говорится, по полной программе.

«Утром 13 июля 1824 г. французский солдат был ранен в грудь ударом сабли. Спустя несколько минут он упал и потерял сознание от потери крови. Его тотчас доставили в местный госпиталь. Там ему незамедлительно удалили двадцать унций крови (570 мл), «чтобы предупредить воспаление». Ночью кровопускание повторили в размере 680 мл. На следующее утро больного осмотрел главный хирург и назначил еще одно кровопускание (285 мл). 29 июля рана воспалилась. Для борьбы с инфекцией было поставлено 32 пиявки вокруг раны. В последующие три дня было поставлено еще 40 пиявок. 3 октября солдат, наконец, был отпущен на волю. Лечащий врач с чувством законной гордости написал, что «жизнь пациента удалось спасти благодаря энергичным кровопусканиям в суммарном размере 4,8 л, а также применению большого количества пиявок, которые извлекли дополнительно около 1,1 крови».

Конечно, такое поведение наших предшественников может сейчас вызвать у молодого врача только изумление и даже ужас, вместе с гордым сознанием нашего превосходства: нет, такие вопиющие, поистине убийственные глупости были возможны лишь в далеком прошлом, когда медицина еще не стала наукой. Сейчас такое исключено!

Увы, errare humanum est (ошибаться — это свойство человеческой природы), и никакой научный прогресс не может гарантировать нас от новых ошибок. В 1949 г. Нобелевская премия по медицине была присуждена за новый, «революционный» метод лечения тяжелой шизофрении — префронтальную лоботомию. К 1951 году только в США было сделано почти 20,000 этих операций. В настоящее время об этой варварской операции стараются не вспоминать, как о постыдном помрачении ума.

Но и сейчас любой врач со стажем работы в несколько десятков лет может вспомнить случаи радикальной переоценки, казалось бы, незыблемых догм, случившиеся уже на его веку. Так, в начале моей медицинской карьеры, каждый больной с острым инфарктом миокарда должен был первые две недели лежать неподвижно на спине; даже поворачиваться на бок ему следовало только с посторонней помощью. Садиться ему разрешали только через три недели, а первые шаги он делал через 4–5 недель. У запуганного больного выступал холодный пот, когда, проснувшись утром, он обнаруживал, что лежит не на спине, а на боку! Никого не смущало, что для того, чтобы взгромоздиться на подкладное судно, тучный больной должен истратить гораздо больше усилий, чем при невинном повороте на бок. При этом все врачи прекрасно понимали, что длительное неподвижное лежание предрасполагает к гиповентиляции нижнезадних отделов легких с последующим возникновением пневмонии, к флеботромбозам ножных вен с последующим развитием легочных тромбоэмболий, к острой задержке мочи у пожилых больных с явлениями простатизма и т. д.

А ведь даже тогда приходилось наблюдать больных, у которых диагноз острого инфаркта миокарда выяснялся с опозданием, уже после того, как они успевали несколько дней походить дома ил даже повторно посетить поликлинику. В дальнейшем у таких больных болезнь протекала не тяжелее обычного. Помню, как-то году в 1959 в мужском отделении нашей кафедры терапии находился больной с острым инфарктом миокарда, который категорически отказывался лежать в постели и с улыбкой преспокойно прогуливался каждый день по длинному больничному коридору. Все считали его не совсем нормальным в психическом отношении, и потому он не был немедленно выписан за нарушение режима. Течение болезни у него оказалось совершенно обычным.

Так как же уберечь больного от чересчур уж рьяного следования врачебной моде, которая, того и гляди, вдруг сменится на что-то противоположное? Решать эту трудную проблему в какой-то мере помогают здравый смысл и собственный опыт. Дополнительным подспорьем является широкая культура врача, его интерес к истории медицины, чтение книг наших великих предшественников. Только тогда мы начинаем понимать, что современная медицина, несмотря на ее фантастические успехи, состоит не только из бесспорных истин. Мы еще далеки от высочайшей вершины той неведомой горной страны, по которой мы странствуем. То, что мы знаем и во что мы верим сегодня — это всего лишь краткая очередная остановка в нашем бесконечном восхождении по пути поисков и заблуждений, модных увлечений, разочарований и великих открытий…

На первый взгляд врач — это просто человек, обладающий особыми, медицинскими знаниями. Именно поэтому, в отличие от остальных людей, он твердо знает, как диагностировать инфаркт миокарда, какие лекарства помогут при приступе бронхиальной астмы, что надо делать при костном переломе или кровотечении и т. д. Если эта точка зрения справедлива, то врача можно было бы назвать ходячим медицинским справочником. Однако стоит лишь сделать такое логическое заключение, как у нас немедленно возникает решительный протест: мы чувствуем, что роль врача гораздо сложнее и значительнее. В чем же дело? Действительно, при встрече с пациентом врач мобилизует свои специальные знания, чтобы распознать болезнь и выбрать соответствующее лечение. Но ведь эту работу может с успехом выполнить даже компьютер. Чем же деятельность врача превосходит работу компьютера?

Коренное различие состоит в том, что эти специальные знания прилагают не к поломке в бездушной машине, а к мыслящему и страдающему человеку, и прилагает их не компьютер, а живой человек. Больного приводит к врачу не только физическое страдание (боль, одышка, тошнота, головокружение и т. д.). Он хочет убедиться, что доктор действительно знает, что с ним и как ему помочь, он хочет, чтобы доктор обнадежил его, приободрил и успокоил, короче, он жаждет также психологической помощи . Поэтому при встрече с врачом больной не может оставаться бесстрастным, пассивным наблюдателем. Он всё время оценивает и внешний облик врача, и его поведение, и его действия, и его слова, отыскивая (и находя!) во всем этом столь нужную для него моральную поддержку. Вот почему врач всегда оказывает на больного большое психологическое воздействие, хочет ли он того или нет. Это влияние либо усиливает лечебный эффект всех его профессиональных мероприятий, либо, наоборот, снижает их пользу. Итак, врач сам по себе оказывается своеобразным лекарством.