Д Глуговский - Развитие и сексуальность

Здесь снова решающее значение будет иметь сексуальная функция. В момент становления социальных форм сексуальность была единственной функцией, которая объединяла два противоположных принципа — биологической автономности и социальной кооперативности. Более того, для её реализации необходимым было осуществление одновременно обоих. В описанной выше ситуации противоречие сменило субъект-объектную полярность, но его элементы остались теми же, изменилось только их взаиморасположение. Поэтому и функция сексуальности остаётся той же: материальное опосредование двух закономерностей. Меняется направленность функции, она из прогрессирующей в контексте общего развития превращается в деградирующую. Социальное развитие, в силу своей относительной ускоренности и её материальной подкреплённости результатами саморазвития, необратимо и поэтому отсутствует принципиальная возможность возвращения биологической функциональности на новом эволюционном витке значения субъектности.

Однако есть другая гипотетическая возможность: отторжение биологической функциональности в самостоятельную системность в рамках развития цивилизации, её самоконсервация. В этом случае она окончательно потеряет значение одного из факторов развития, но при этом не подвергнется полному уничтожению, так как будет существовать как параллельная маргинальная системность в рамках социальности. Таким образом, сексуальность превращается в двигатель охранного регрессивного процесса.

14

Расширение запрета инцестуозных отношений до запрета сексуальности вообще идёт одновременно с оформлением этого запрета в систему этических нормативов. Можно даже предположить, что первые вербальные проявления человека, зарождение второй сигнальной системы связаны не столько с трудовыми процессами и формированием инструментального отношения к миру, сколько с этим запретом, поскольку трудовая деятельность предполагает своей основой уже сложившийся принцип кооперативности, который, как мы видели, невозможен вне ритуализации сексуальных взаимодействий и вне распространённости ритуалов, регулирующих сексуальные отношения.

Мораль всегда в формальном отношении носит императивно-запретительный характер. Любой поведенческий образец декларирует потенциальной свойство, достижение которого предполагается возможным только через преодоление актуально существующей реальности, которая этим свойством заведомо не обладает. В этом заключается и основное отличие нормативной функции в поведении человека от такой же функции любых других биологических видов, где поведенческие реакции закрепляют существующую систему отношений и не предполагают никакого развития. То есть, на этом уровне морали как таковой нет и она невозможна, потому что поведенческие механизмы не прогностичны, нормой в них является то, что уже есть, уже существует, а не то, что может или должно быть. Это объясняется опять-таки непреодолимостью биологических, генетических оснований жизнедеятельности у дочеловеческих видов.

Первоначальное оформление морали происходит как возникновение запретов, распространяемых на сферу межполовых взаимодействий. В дальнейшем система моральных нормативов разветвляется и распространяется на все виды жизнедеятельности, и, в силу множественности опосредований становится неочевидной изоморфная связь каждого и всякого морального постулата с его первоначальным основанием, с сексуальностью. Но такая связь всегда существует. Она заключается не в том, что каждое поведенческое действие человека в конечном итоге сводится к межполовым взаимодействиям, а в наличии функционального единства всех видов деятельности.

Повторюсь, запрет инцеста на субъективном уровне никак не мотивирован. У него нет никаких логических оснований, и в индивидуальном сознании он отражается как некоторая внешняя по отношению к жизнедеятельности индивида аксиома, которой он вынужден подчиняться независимо от своих желаний и потребностей. Поэтому запрет реализуется по форме сходно с генотипическими регламентами. Но мы уже видели, что запрет имеет совершенно другие, неочевидные цели — через него вводится нарушение принципа биологической автономности, так как он предполагает непрямое, отсроченное, опосредованное удовлетворение потребности и тем самым служит строительству социального контекста взаимодействий. Можно предположить, что, расширяясь и распространяясь на всю сферу межполовых взаимодействий, запрет приобретает личностную мотивацию, становится логически понятным, так как одновременно с этим развиваются социально иерархизированные формы отношений и их вербальное отражение в языковых, а в последствии и в теоретических формах. Однако этого не происходит, если не считать достаточными ложные рационализации этического, религиозного или юридического характера.

В любых, вплоть до современных, этических системах присутствует конструкция множественного табуирования сексуальной активности по возрастным половым или культурным мотивам, которая существует в виде некоей само собой разумеющейся данности, изначально до всякой систематики всем понятной и потому не требующей никакого специального обоснования. Наличие и актуальность такой конструкции в немотивированной или недостаточно мотивированной форме указывает на то, что запрещаемая сфера отношений постоянно присутствует в психологическом контексте индивидов.

Фактически, сексуальная окрашенность поведения и есть та актуальная реальность, которая требует своего преодоления для достижения потенциально возможных, но гипотетических образцов поведения, сформулированных в этической системе как высокоморальные. В обыденном сознании эта проблема отражается в декларируемом достаточно часто отношении к сексуальности как к животным проявлениям, постыдным и осуждаемым. Это же относится и ко всем другим витальным проявлениям, но сексуальность, в силу своей особой значимости, порицается моралью более строго и явно. Парадоксальность такого осуждения тем более понятна, если учесть, что сексуальность в тех или иных формах неизбежно присутствует в жизни каждого индивида, независимо от того, насколько нетерпимы к её проявлениям его теоретические убеждения. Возникает естественный вопрос: для чего человек отрицает то, что заведомо не подлежит его контролю?

Но нелогичность здесь кажущаяся и ответ вполне очевиден. Он заключён в соотнесённости приоритетов развития социальных и биологических форм развития. Примат социальности в общественном сознании (в индивидуальном его присутствие необязательно) носит утилитарный характер и поэтому социально опосредованное целеполагание одобряется моралью и предполагает соответствующее одобрение только тех сторон жизнедеятельности индивида, которые подтверждают эту утилитарность. Мораль и возникает и развивается как общественная, небиологическая форма отражения, поэтому она по определению не может быть объективной и представительствовать социальные и биологические тенденции как равноправные и равнозначимые в развитии. Биологические формы жизнедеятельности будут терпимы до тех пор, пока они не будут противоречить реализации социальных закономерностей.